Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
Отец смутился, потом засмеялся и молвил радостно:
– Ну а теперь в крестовую. Помолим Божьей помощи, возблагодарим за конец межусобию.
После молебна отпустил Василий Васильевич двор свой, ласково молвив:
– Днесь на обед вас зову, бояре и воеводы. Позову и владыку.
Иван, сопровождаемый Илейкой и Курицыным, пошел в покои свои.
– Разорались бояре-то, – недовольно проворчал Илейка, – как грачи на гнездах, когда прутья друг у друга отымают! Жадны они на чужие вотчины!
– А по мне, худо, Федор Васильевич, – сказал тихо Иван, – что государь словами дела опережает.
Курицын
– Мудр ты еси. Истинно, государь, все таить надо, дабы слух к ворогам не дошел. Государю словами надобно мысли свои сокрывать.
Иван улыбнулся весело:
– Вон дьяк-то как красно баит! Весть всего в два слова, а он сорок коробов насыпал.
– Неверный мужик, дьяк-то, – вмешался Илейка, – мимо глаз глядит, а свои прячет.
– А из всего, что сказывали, право токмо одно, – строго закончил Иван, – не миновать нам рати с Новугородом.
Книга третья
Великий князь Московский
Глава 1
Плоды неисправлений удельных
В лето тысяча четыреста пятьдесят четвертое, марта тридцатого, прискакал поздно вечером вестник из Ростова Великого, объявивший о кончине владыки Ефрема, архиепископа ростовского, друга митрополита Ионы и великого князя Василия Васильевича. По сему случаю митрополит уведомил княжое семейство, что завтра, тридцать первого марта, сам он будет служить заупокойную обедню у Михаила-архангела.
На другой день, ясным погожим утром, выехали с княжого двора две колымаги со сдвинутыми занавесками, направившись к кремлевскому собору.
Иван, сидя с отцом, глядит в слюдяное окошечко на залитые солнечным светом улицы и жадно вдыхает воздух, напитанный особой свежестью от распускающихся листьев. Кругом на скворечнях скворцы весело бормочут, присвистывая и прищелкивая, – вовсю заливаются, трепеща крыльями. Ежится слегка Иван от утренней бодрящей сырости, но беспричинная радость льется ему прямо в грудь из глубины сияющей небесной лазури.
– Эх, весна, сынок, – грустно говорит князь Василий, – и охота мне хошь бы раз взглянуть, как скворушки крылышками в радости дергают.
Больно это слышать Ивану, но молчит он. Что можно сказать, когда непоправимо несчастье. Тоска и радость весенняя сливаются в сердце его, и вдруг видит он: из колымаги, едущей рядом, раздвинув занавески, выглянуло сияющее девичье личико и тотчас же скрылось. Иван даже вздрогнул от неожиданности – померещилась ясно так ему Дарьюшка…
Слушая во храме песнопения о смерти и славословия Богу за то, что призвал он к себе душу раба своего Ефрема, Иван все время поглядывал на супругу свою, княгиню Марьюшку, и все более и более мнилось ему, что это – Дарьюшка. Из тех времен Дарьюшка, когда оба они так горько плакали в уголке под лестницей, у входа в башенку-смотрильню. Дрожит его сердце, сладко замирает от весенней неги, и замечает он впервые, что длинноногая девочка вдруг подросла, округлилась вся и ходит, павой выступая, и глаза у нее совсем по-иному глядят.
Та и не та стала Марьюшка и посмелела. За два года в новой семье ко всем привыкла она и уж не боится Ивана. Несколько раз взглянула на него лукаво, взмахивая темными ресницами. Иван невольно улыбнулся ей,
Длинная заупокойная обедня прошла незаметно для Ивана, и, вопреки привычке думать в церкви о важных делах этот раз он ни о чем не думал, а почти неотрывно смотрел на свою совсем еще юную княгиню и любовался ею. Все красивое и нежное, что было когда-то у него с Дарьюшкой и в Переяславле-Залесском и в Москве, снова воскресало в душе его.
Духовенство после обедни в полном облачении провожало княжое семейство до самого церковного крыльца. Когда же все садились в повозку, Иван увидел опять девичье личико, приникшее к слюдяному оконцу в занавесках колымаги. Сердце его забилось, и радостно, всей грудью, вздохнул он свежий весенний воздух.
Время летит быстро; промелькнула весна, да вот и лето кончается – Илья-пророк уже копны в поле считает и грозы держит. Конец косьбе у сирот и разгар жнитва. Началась ранняя подрезка сотов, а купанью в реках и озерах конец. Страда в деревнях телесная, а на душе у всех радость – урожай хороший в нынешнем году. От деревенских песен ныне и в Москве весело.
С прогулки верхом поспел Иван прямо к обеду и, идя из покоев своих в трапезную, встретился нечаянно с Марьюшкой. Светло по-летнему было в сенцах, и увидел он, как вся зарделась она и глаза опустила. Обнял он ее за плечи, и пошли они вместе в трапезную. Доверчиво прижавшись к нему, Марьюшка улыбнулась и спросила:
– Где ты был? От тобя рожью и полынью пахнет.
– Токмо сей часец с полей приехал, – ласково молвил Иван и, поцеловав ее в щеку, пропустил вперед, а сам вошел следом за ней.
Марья Ярославна окинула молодых быстрым взглядом и чуть-чуть улыбнулась только уголками губ, но Иван это заметил.
– Ты, Иване? – спросил отец.
– Яз, государь, – весело ответил Иван, – и урожай же Господь нам послал! Не страда ныне, а праздник у сирот!
– Дай-то Господи! – молвил Василий Васильевич и добавил несколько озабоченно: – Мне с тобой надо думу думати.
Иван не спрашивал, о чем будет дума, – давно он привык думать с отцом в его опочивальне после дневной или вечерней трапезы. Обедая всей семьей шумно, говорили и шутили насчет семейных дел, посмеиваясь друг над другом. Когда же все отмолились и открестились после трапезы, Иван подошел к отцу.
– Готов яз, батюшка, – сказал он, беря отца под руку.
В сопровождении Васюка пришли они в опочивальню великого князя. Василий Васильевич сел на свою постель, а Васюк снял с него мягкие сафьяновые сапоги и ноговицы. Встав и сбросив с себя кафтан, князь в одних портах и шелковой рубахе прилег на широкую пристенную скамью.
– Огляди-ка, Васюк, – молвил он, – стену и постелю. Ночесь мне чтой-то беспокойно было. – Василий Васильевич позевнул, но, преодолев дремоту и крестя рот, обратился к сыну: – Подумаем, Иване, малость. Пора нам корешки Шемякины рвать. Наперво надо свиную можайскую тушу опалить, сало вытопить из утробы ее. – Василий Васильевич резко поднялся с постели, протянул вперед дрожащие руки и воскликнул с мукой: – Помнишь и ты сам, Иване, как было у Троицы. Помнишь ты, как Иван со зверем сим, с Никитой Добрынским, поимали мя!