Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
– Вспомнил яз, – заговорил он, – Ермилку-кузнеца, рыжего парня. К Володимеру шли мы тогда против татар. «Коли сироты всем миром вздохнут, – говорил он, Ермилка-то, – и до государя слухи дойдут. Токмо бы он ухи собе не затыкал». Помню такоже, что владыка Иона на переправе к Угличу совсем еще малому мне сказывал: «Ведай, Иване, сиротами все в государстве доржится: и кормят они и воев дают».
Иван замолчал, глубоко вздохнув. Когда же подъезжать стали к Москве, не поехал он в Кремль. Впервые ему не хотелось теперь в семью. Болела душа его, и знал он, что из близких
Хотел Иван ехать к нему тогда же, да не успел, и вот, возвращаясь в Москву, прежде всего хотел видеть владыку, отдохнуть душой в беседах с ним. И велел он сотнику гнать от села Напрудьского, что на пути от Сергиева монастыря, в объезд Москвы к Даниловой обители.
Не заметил Иван, как доскакали они до Кудрина и, миновав Дорогомилово, выехали на Москву-реку.
– Москву видать! – крикнул один из передовых конников, когда Иван со своим отрядом поднялся на крутую лесистую гору.
– А и впрямь видать, – радостно отозвался Илейка, – ведь мы к селу Воробьеву подъехали…
Иван взглянул сквозь поредевшие деревья у обрыва над Москвой-рекой и увидел через занесенные снегом леса такие ему знакомые золотые маковки кремлевских соборов. Сняв шапку, он истово и радостно перекрестился.
– Федотыч, – крикнул он сотнику, – останови конников, а сам гони во двор к попу Воробью! Спроси, ведает ли он, где ныне владыка Авраамий. В Даниловом али в Москву отъехал?..
Ускакал сотник, стоят в отдалении конники. Иван же в сопровождении Илейки ближе подъехал к обрыву, где не было деревьев и откуда видней ему родной Кремль с белыми стенами и стрельнями.
Солнце уж клонилось к закату, небо чуть розовело, а с противоположной стороны подымался бледный серп полумесяца, становясь все желтее и ярче. Затопали кони, и к Ивану подскакал сотник Федотыч, а следом за ним подъехал верхом на рослом коне отец Сергий, по прозванию Воробей. Прозвище это дано было попу весьма удачно – было в лице его и в повадках что-то воробьиное: шустрость и особая, тоже птичья, хитрость.
– Будь здрав, государь, – проговорил отец Сергий, – благослови тя Господь! – Он благословил Ивана, но к своей руке не допустил: – Руками-то навоз в хлеву убирал…
– Как в Кремле у нас? – спросил Иван.
– Живы и здравы в семье твоей, государь, а бабка твоя, государыня Софья Витовтовна, в монастырь ушла и во мнишеском [131] чине наречена Синклитикия…
Ивана поразило это событие, но он спокойно произнес:
– На то ее и Божья воля. А скажи, отче, где ныне владыка Авраамий суздальской? В Даниловом аль отъехал уже?..
– Третьеводни был у меня по велению матери твоей, государыни Марьи Ярославны, дворецкой Костянтин Иваныч, именьишко мое оглядывал. Хочет его государыня у мя купить. Так вот он сказывал, что владыка Авраамий в Москве был у государынь и отъехал к собе в Суздаль…
131
Мнишеском –
– Ну, Федотыч, – обратился к сотнику Иван, – в Данилов не поедем. Погоним в Кремль… Прощай, отче! – Взяв поводья, повернул он коня к спуску на лед Москвы-реки.
– Пожди, государь. Повестую тобе еще, что великой князь тверской со княгиней своей и дщерью приехали…
Иван судорожно сжал в руках поводья, но спокойно молвил:
– Спасибо, отче. Прощай. Еду.
Не оглядываясь, он стал осторожно спускаться по крутому склону к Москве-реке.
Дома, после радостных объятий и лобзаний с матерью, братьями и гостями, Иван огляделся и заметил много перемен.
Марьюшка, которой пошел уж одиннадцатый год, вытянулась вся тоненькой жердочкой и совсем была не похожа на прежнюю маленькую девочку с оттопыренными пухлыми губками. Угловатая и длинноногая, она теперь не нравилась ему. Раньше она была веселой и общительной, а теперь все время смущается и щеки ее пылают.
Целуя свою невесту, Иван испытал такое же ощущение, как и от поцелуев отца и матери. Вспомнив об Агафьюшке, потемнел он лицом и, под предлогом усталости, пошел в покои свои вместе с Илейкой. На пороге обернулся и спросил:
– А бабунька где?
– В инокинях она ныне, – ответила Марья Ярославна. – Отдохнешь с пути – зайди к ней в Вознесенскую обитель…
Иван поклонился всем и молча пошел к себе, мельком заметив любопытный и тревожный взгляд следившей за ним Марьюшки. Казалось, она не узнавала его, так сильно теперь возмужавшего, и боялась. С неменьшим удивлением встретили Ивана Борис Александрович и княгиня его, Настасья Андреевна.
– Ну и возрастил его Господь, – проговорил задумчиво Борис Александрович, – совсем мужик уж.
– А Марьюшка-то дите все еще, – жалобно отозвалась Настасья Андреевна и, взяв за руки Марью Ярославну, молвила: – Уговор-то свой мы с тобой ускорили, а она все едино еще не поспела для него… Како же быти? Мыслю яз, обвенчать-то мы их обвенчаем, а пусть она еще без него поживет…
– Истинно, – согласилась Марья Ярославна, – токмо после свадьбы-то нельзя отпустить ее к вам в Тверь. Сама ведаешь, срамно то будет: отсылку сию по обычаю инако разуметь будут…
– Не годится сие, – согласился и Борис Александрович, – не можем иттить мы против установленного от Бога и от всех людей…
Настасья Андреевна, больная совсем, с желтым отекшим лицом и распухшая вся, задрожала дебелыми плечами и заплакала.
– Значит, не дожить мне и до свадьбы моей доченьки, на то яз и сроки ускорила, дабы благословить ее, сердешную.
Марьюшка, забившись в угол, смотрела большими тревожными глазами поочередно на всех, и делалось ей страшно.
– А знаешь, Настасья Андреевна, – вдруг улыбнувшись, молвила Марья Ярославна, – яз так вот решила. После пированья увезет молодую-то к собе в обитель старая государыня. Будет с ней жить Марьюшка до поры до времени. Иван же ходить туды будет, к бабке своей, и молодые-то привыкнут мало-помалу друг к другу.