Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

Язвицкий Валерий Иоильевич

– Нет, Федор Василич, ко времени дошел, ко времени. Сам звать тобя хотел.

– Вести, государь, недобрые. Пока, может, сие токмо брехня, а может, что и на деле есть. Сказывают, будто дети боярские князя Василья Боровского замышляют из заточенья его вывести.

Лицо Ивана внезапно исказилось от ярого гнева.

– Следи, очей с них не спускай! – вскричал он. – А пымаем их – буду лютыми казнями казнить, какие еще неведомы были! И смерти предавать буду! Задрожат все от казней сих.

Суровые глаза Ивана совсем почернели и остановились, а взгляд

их столь непереносен и беспощаден сделался, что молодой дьяк, взглянув в лицо государя, побледнел и словно застыл весь от страха. В первый раз Федор Васильевич видел таким Ивана и, ослабев духом, не мог слова выговорить.

Но Иван, по привычке взяв себя в руки, пересилил гнев свой.

– Деды и прадеды наши по горсточке Русь собирали, а они родную землю токмо зорить хотят, – продолжал он сурово и сел возле окна на свое любимое место. – Они мыслят, чтобы ныне все, как прежде, было. Нет, при мне того не будет. Яз не княжить, а государствовать буду.

Наступило молчание. Страшный, угнетающий взгляд Ивана потеплел и прояснился.

– Ты, Федор Василич, один из всех разумеешь меня, как надобно. Садись, яз тобе молвлю кое о чем. – Иван молчал некоторое время, потом заговорил с печалью: – Ведаешь ты, что владыка на смертном одре. У отца же моего сухотная болесть, и должны мы ко всему готовыми быти… Братья? Не ведаю, что из них еще будет. Един у меня брат любимый – Юрий. Да ведь он токмо полки водить умеет. Воевода он, а на государствование нет у него разумения нужного. Князья Ряполовские? Верные они нам слуги, но и они тоже удельные, и мысли и ухватки у них те же, что и у прочих удельных, которые из-за деревьев леса не видят. Может случиться, и они против меня пойдут.

Иван смолк и задумался. Федор Васильевич осмелел, оправился от смятения, вызванного гневной речью государя и молвил с горячностью:

– Государь, яз ради пользы твоего государствования собя не пощажу! Будем же заветы владыки Ионы хранить, о которых ты мне сказывал.

– Добре, – молвил Иван и, нахмуря брови, встал. – Ты зорко за ворогами следи, глаз имей и в Боровском княжестве.

– Денно и нощно буду следить, – ответил дьяк, понимая, что государь отпускает его, – отныне сие – главная моя гребта будет. – В дверях Федор Васильевич остановился и добавил: – Прости, государь, сразу не смог тобе обо всем поведать. Может, помысля ныне, утре прикажешь мне, как сноситься с Тверью? Как духовную покойного принять и скрепить?

– Подумай, Федор Василич, и ты… Нам с Тверью надобно содеять то же, что с Рязанью мы сотворили. Оба сии княжества должны стать под нашу руку. Тверь, бают, в Москву дверь, а мы через сию дверь к Новугороду пойдем.

Глава 7

Великий князь московский

Вернулся Василий Васильевич из Владимира, как и обещал, к самой Пасхе, в страстную субботу. Приехал больным немного. О том, что тридцать первого марта умер митрополит Иона, и о похоронах его он уже знал.

– Богомольца-то моего Господь призвал к собе, –

молвил он печально, когда Иван вошел к нему в опочивальню.

– Такова уж воля Божья, ветх телом был владыка не по годам, болести его одолели, – сказал со вздохом Иван и, поцеловав руку отца, спросил: – Поздорову ли доехал, государь?

– Доехал по милости Божией добре, токмо малость недужится мне что-то.

Василий Васильевич лежал на постели, его знобило. Он кутался в соболье одеяло, а возле него, ближе к окну, сидел дьяк Степан Тимофеевич Бородатый.

– Сам вот, по вине своей, занемог, – возразил отцу Иван. – Сказывал яз тобе, что Юрий и один все управит. Молил тобя – не садись сам на коня.

– Да ведал яз, что рати не будет, а мир-то, мыслил, без меня трудно для Юрия.

Веселая усмешка, заигравшая было на устах старого великого князя, вдруг потухла.

– Где ж в Успенском-то, – спросил он, – положили владыку?

– За левым клиросом, против митрополитов Киприана и Фотия, – ответил Иван и добавил с упреком: – Не бережешься ты, государь. Поехал ты, а вот холода вдруг, дожди, сырость. Отослал бы с Юрьем Степан Тимофеича, а ты…

– Иване мой, – перебил кротко сына Василий Васильевич, словно оправдываясь, – хотел яз сам войско вести. Может, в последний раз…

Голос его осекся, он всхлипнул, а Иван сразу все понял и сжал руку отца.

Василий Васильевич судорожно вздохнул и добавил с тоской совсем тихо, почти шепотом:

– Как один яз, Иване, да без дела, так думы ко мне идут всё о кончине моей. Чую, смерть-то уж возле меня ходит, а тут, в Москве-то, погребенья, панихиды.

Взволнованный Иван крепко обнял отца и поцеловал.

– Ты – мой государь, а не только родитель мой, – сказал он, – и как лучше тобе, так и поступай по желанию своему.

Василий Васильевич перекрестился и воскликнул:

– Господи, укрепи дух мой! – Успокоившись, он заговорил вновь: – А ты прав был, когда о кулаке-то баил и о Новомгороде. Ужо дьяк Степан Тимофеич тобе поведает.

– Кулак-то наш уже увидели в Новомгороде. Пошло там смятение, – начал Степан Тимофеевич, – круль польский ведь с Золотой Ордой через Новгород и Казань ссылался. Ныне же господа новгородская совсем всполошилась, сведав, что мы на Казань ходили, что татары смирились и что они в Володимере челом били государю нашему о мире. Страшатся узрить московские полки возле града своего.

– Узрят еще, узрят, – сурово сказал Иван, хмуря брови. – Двери сии зловредные запрем мы от ляхов, Литвы и немцев навек.

– В Новомгороде, государь, – воскликнул Степан Тимофеевич, – все меньшие за нас пойдут против господы! Так будет, как при Лександре Невском. Даже сей славный князь, против которого поднялись тогда все меньшие, и тот отрешен был на вече.

– Ну, сему два ста лет будет, – молвил Василий Васильевич, – да и Лександр-то потом силой на стол новгородский сел.

– А ныне князь московский сядет, – смеясь, молвил Иван. – Только бы нам еще митрополита нового избрать.