Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
– Верно, верно, государь – весело усмехаясь, ответил Бородатый.
– Вот вы оба, – продолжал государь, обращаясь к дьякам, – и сведайте всё, что мне может быть надобно, дабы у меня какой огрешки не вышло потом с послами-то. Чаю, пришлют псковичи послов для-ради своего оправдания. Одно крепко на уме доржите: мир мне пока надобен.
В начале зимы этого же года, когда санный путь установился, прибыли в Москву послы псковские просить себе нового князя. Иван Васильевич не пустил их к себе на очи. Три дня послы, как угорелые, метались по Москве с подарками и поклонами: и у митрополита были, и у старой государыни, и у князя
На четвертый день государь смилостивился, допустил псковичей пред очи свои, но принял сурово, сидел молча и долго не отвечал на приветствия, только в упор глядел на послов, а у тех от взгляда его мурашки по спинам бегали. Оробели совсем послы, поклонились низко и опять молвили:
– Будь здрав, государь. Челом бьем от псковской твоей вотчины.
Тут только спросил их великий князь вежливо, но так, что холодно стало от вежливости этой.
– Поздорову ли доехали? – сказал он и усмехнулся.
– По милости Божьей поздорову, – ответили послы, а какое там здоровье – взглянуть на государя не смеют, вину свою знают.
Не посадил их Иван Васильевич, а только молвил сухо:
– Сказывайте.
Начали было псковичи оправдываться, на вины князя Владимира Андреевича указывать, на старину ссылаться.
– Ведаю все, – оборвал их государь. – В чем мне челом бьете?
– По старине, государь, дай нам князя на вече самим избрать.
– Ладно, – мягче молвил Иван Васильевич, – не ворог яз своей вотчине. Не хочу яз старины рушить. Когда же изберете князя собе, то от веча своего пришлите челобитную грамоту мне, со всеми подписями и печатями. Яз же сие избрание утвержу и, опричь того, пришлю вам своего наместника. Князь же ваш крест мне поцелует на полную мою волю. Во Псков поедет с вами дьяк мой Бородатый.
Приняв подарки, отпустил государь псковских послов и повелел боярам угостить их в княжих хоромах. Сам же, взяв с собой Бородатого и Курицына, пошел в свои покои. Здесь, не садясь, он сказал Курицыну:
– Поди, Федор Василич, распорядись, дабы князь Володимер Андреич отъезжал пока в свою вотчину. Так-де надобно. – Обернувшись к Бородатому, добавил: – А ты, Степан Тимофеич, о сем как бы к слову, а не нарочито послам проговорись, об отъезде князя-то. Да гляди там, во Пскове-то, как грамоту составлять будут, и разведай, что у них с Новымгородом и с владыкой Ионой. Поболе для меня старины всякой сведай. Ну иди к гостям, прими их поласковей.
Целый год уж и два с лишним месяца, до половины вот тысяча четыреста шестьдесят третьего лета, живет Московская земля тихо, без войн и смут. Спокойно ныне, и мужики косы да серпы ладят к Петрову дню, последние дни кукушки кукуют, кричат в хлебах по вечерам перепела, а днем над полями звенят жаворонки да кружат ястребы да коршуны, высматривая сусликов…
Жары стоят томные – чуется по всему, что уж макушка лета через прясла глядит. В покоях государя из-за духоты все окна отворены, а сам Иван Васильевич и дума его – брат Юрий, дьяки Федор Курицын и Степан Бородатый – сидят в одних рубахах с расстегнутыми воротами. В Москве же и на княжом дворе от жары будто все вымерло – даже петухи не поют и голуби не воркуют. Только сонно гудит возле окон черный шмель и тыкается головой в стены, да так же сонно плывет откуда-то из подклетей печальная девичья песня:
Ка-а-акПесня то почти стихает, то снова медленно льется в воздухе. Видимо, девка, что-то делая, отходит от своего окна и снова приближается к нему.
Иван Васильевич молчал, заглядевшись на яркое белое облачко, одиноко плывущее в синеве неба, слушая невольно пение и думая свои думы. Советники его тоже молчат. «Сжа-а-алься, ма-а-тушка-а, над го-орюшком мо-оим!» – неожиданно громко всплеснулась вдруг песня.
Иван Васильевич чуть дрогнул и, усмехнувшись, сказал:
– Тишина-то какая. Упади сей часец на дворе доска – пушечным громом покажется.
Но брови его быстро сдвинулись, и он заговорил, продолжая прерванную незадолго пред тем беседу:
– Вот яз и сказываю. Тишина у нас второй год. Даст Бог, удержим злобу, может, еще на год-два. Затишье сие пред грозой. Зрю яз всю Московскую землю яко на ладони и вижу: круг земли нашей тучи черны ходят-плавают да грозой внутри кипят, и неведомо, из которой ране гром грянет.
– Истинно, государь, – живо отозвался дьяк Курицын. – Кругом нас иноземные вороги: под самым боком Казань зубы точит, а с Дикого Поля всякая татарва грозит: и Большая Орда, и Ногайская из-за Волги, и сибирские татары.
– А с запада, – продолжал дьяк Бородатый, – Литва, а за спиной ее круль польский, тамо же и немцы ливонские, а за спиной их свеи. [173]
– И все они, – молвил сурово Иван Васильевич, – как волки лютые, Русь растерзать хотят, по кускам растащить! Мы захотим татар бить – нам в спину ударят ляхи, литовцы и немцы. Будем бить латынян поганых – татары нам в спину ударят.
173
Свеи – шведы.
Великий князь замолчал, а дьяк Курицын поспешно горестно вопросил:
– Как же нам быть, государь? Ведь есть у нас еще вороги и в Новомгороде, и во Пскове, и в Твери.
Наступило молчание. Иван Васильевич хмурил брови, но был спокоен.
– Яз так мыслю, – заговорил наконец он медленно, – два года, а то и более нигде старины не рушить. Содеем хитрые докончания со всеми удельными, а с Михайлой тверским утвердим крестоцелованием все, как при отцах наших было. То же учиним и с Новымгородом и со Псковом. Ты, Степан Тимофеич, сими градами займись, с глаз их не спущай, а Федор Василич глядеть будет за удельными и за татарами. Обое же вместе и латынян из виду не упущайте. – Иван Васильевич злобно ухмыльнулся и, помолчав малое время, продолжал: – О Рязани яз прежде со старой государыней подумаю и с нашим митрополитом.
Великий князь встал и, когда дьяки стали прощаться, молвил им:
– При отце мы били татар татарами, а ныне попытаем и латынян татарами бить. Да и у латынян меж собой рознь есть. Разумеете сие?
– Разумеем, государь, – ответили оба дьяка.
– Новгород и Псков покуда по старине доржать, а потом их сей же самой стариной бить начнем.
– Как же так? – с недоумением заявили дьяки.
– Уразумеете после, – коротко ответил государь.
Дьяки вышли.
Иван ласково положил руки на плечи Юрия.