Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
Шрифт:
Когда дьяк Беда кончил писать, Иван Васильевич подписал грамоту и обратился ко всем:
– Видать, пронюхали ляхи про наши рати казанские. Шлет круль соглядатая. Зная о сем, будьте на страже, ибо могут и тут лазутчики быть разные: и казанские, и ордынские, и новгородские, сиречь ляшские слуги… – Иван Васильевич поклонился всем и добавил: – Князя Юрья Василича оставляю тут собя вместо, а вборзе, кончив все дела с послом Казимировым, сам сюды ворочусь.
Показались Ивану Васильевичу в Переяславле-Залесском хоромы великокняжеские малыми и тесными, а сад совсем бедным: торчали только из-под снега кусты
– Здесь же вот, Ванюшенька, – молвил он сыну, – снегирей, щеглов было видимо-невидимо. Мы с Данилой Костянтинычем тогда совсем еще мальцами были и много же тут ловили птиц и сетями и петлями.
Иван Васильевич задумался, весь уйдя в прошлое и не слушая, что говорит ему Ванюшенька. Он вздрогнул от неожиданности, когда быстро подошел к нему дьяк Курицын и радостно воскликнул:
– Будь здрав, государь, на многие лета! Сейчас привез яз посла королевского и к воеводе в хоромы его на постой поставил.
– Будь здрав и ты, Федор Василич, – приветливо молвил великий князь, – яз тут уж третий день жду.
– Прости, государь, – с живостью заговорил дьяк, – не спешил яз, мысля лучше поздней приехать, чем ране тобя…
– Добре, добре. Право ты мыслишь, – сказал Иван Васильевич, – а пошто Яков-то к нам присунулся?
– Вьюном, государь, он вьется, круг дела ходит, а про дело не говорит.
– А почетно примали его в Москве-то?
– Чего боле. Будто наиверного друга своего… – Курицын тихо, из уважения к государю, рассмеялся и добавил: – Вызнать, мыслю, хочет что-либо для круля.
Иван Васильевич ходил взад и вперед по протоптанной в снегу дорожке и спокойно беседовал: ни души не было на черном дворе.
– Не без того, – проговорил он с усмешкой, – а нам главное – отослать его борзо ко крулю назад, дабы о рати нашей и о полках много не вызнал. Да спешить надобно к войску.
– Когда ж, государь, ему предстать пред тобой повелишь?
– Утре, пред обедом. Яз его на обед оставлю. После того на постой отвезешь к воеводе… – Иван Васильевич рассмеялся. – Так угостить надобно медами крепкими да водками, дабы один-то он домой никак не дошел. На другой же день, перед завтраком, на прощанье ко мне приведешь, и в тот же день отъехать ему, а проводи его до рубежей наших. Разумеет он по-русски? Умен ли?
– Хитер и умен, видать, и по-латыньски разумеет добре. Разумеет и по-русски, токмо таит сие. Ласков вельми…
– Так и мы с ним будем, – смеясь, продолжал Иван Васильевич, – токмо до рубежей самых крепко доржи его за стражей, дабы ни от него, ни к нему лазутчикам ходу не было. А теперь иди, не оставляй его одного да вели обед нарядить на утре, как на сей случай подобает. Яз же еще тут по снежку поброжу с сыночком.
Великий князь Иван Васильевич, окруженный немногими боярами, воеводами и дьяками двора своего, принял посольство короля Казимира с Якубом-писарем во главе.
Якуб был впервые на Руси, где все не так, как в Польше, но очень во многом схоже с Литвой. Это особенно бросилось ему в глаза за время пребывания в Москве.
– Теперь мне ясно! – еще дорогой
– Fxperientia est optima rerum magistra, [206] – вздохнув, подтвердил ксендз Витольд. – Так еще говорили древние римляне.
205
Подобный радуется подобному (свой своему рад) (лат.).
206
Опыт – лучший учитель (лат.).
Якуб самодовольно покрутил длинные седеющие усы и добавил:
– Найдется у меня кое-что к докладу его величеству.
И теперь вот, представ пред великим князем московским со всей свитой и духовником, он силился разгадать молодого государя. Его поразили огромный рост и могучее сложение Ивана Васильевича, его длинная курчавая борода, а главное – глаза. Встретившись раза два со взором государя, он сразу перестал изучать и наблюдать, а только старался скрыть свои мысли и чувства от пронизывающего взгляда этих странных и страшных глаз.
Ивану Васильевичу, в свою очередь, показался посол Казимира необычайным по обличью, поведению и по одежде своей. На Якубе был легкий польский кафтан с оторочкой из собольего меха, без воротника и пуговиц, лишь с застежкой у горла из самоцветных камней. Сняв бархатную шапку с собольей опушкой и с пышным белым пером, он низко поклонился великому князю.
Посол, уже немолодой, был сановит и учтив. Все его повадки отличались большей ловкостью в сравнении с повадками татарских и русских послов, а его нарядная, но простая одежда была красивее, чем у немецких купцов.
Подойдя ближе к государю, Якуб еще раз поклонился, встав на одно колено. За ним также преклонилась и вся свита его, кроме ксендза. Затем, легко поднявшись, посол вручил письмо от короля Казимира, писанное по-латыни. Приветствие же от короля и от себя сказал он по-польски.
Когда весь порядок взаимных приветствий закончился, Иван Васильевич милостиво спросил Якуба:
– Поздорову ли доехал?
Получив почтительный ответ с благодарностями и добрыми пожеланиями в переводе дьяка Курицына, великий князь приказал прочесть письмо короля.
Курицын, отметив, что письмо писано без умаления княжого достоинства, перевел следующее:
«Пишем мы, Казимир, король Польский и великий князь Литовский, Вашей светлости, Великому князю Володимерьскому и Московскому и иных земель, приятельски и ласково. Посылаем до твоей светлости посла нашего Якова-писаря, слугу своего верного, с нашими речами. Что будет от нас сказывати, твоя светлость ему пусть верит, ибо речи сии суть наши…»
Далее следовали подпись, титулы короля и государственная печать. Иван Васильевич помолчал некоторое время и, обратясь к послу, молвил: