Княжий остров
Шрифт:
— Что за экспедиция, спроси у них, где они были, Что за письмена у них на хоругвях, — Егор склонился над говорящей во сне Ириной, ловя каждое ее слово.
– Они идут ко мне, и самый старший рядом… Они говорят, что идут в Белгород и Ур, и Рарог… Хоругви несут в Ур — там святилище… они вернули очень древние знания предков своих, украденные злыми силами; они говорят на каком-то очень старинном языке, но я их почему-то понимаю… Да! рядом с Белгородом есть град знаний Ур… и книга эта — сама мудрость. Книга Сияний зовется и лет ей восемь тысяч… они говорят, что предки наши, они мне говорят и а ш и, значит, мы с ними одной крови, что предки наши обладали удивительными знаниями и мудростью…что они в стальном яйце могли летать быстрее света в другие миры в гости к своим соплеменникам… что они жили долго и могли жить вечно, но Тьма отняла эти знания… взбунтовались от зависти звери и сами решили стать богами, но все разрушили… разбили… сожгли… И хоть владеют осколками знаний, остались дикарями… письмен и созидания не постигает их сущность, а только разрушение. Ими утерян древний ключ языка святичей к творению мира и слову нашему, к тайнам великой древней цивилизации…
— Спроси у них, что значит Матерь-Сва?
~ Старик говорит, что это — Крылатое Солнце… Оно изображено у наших братьев хаттов в Азии, Египте, в Индии… Бог Един. От Солнца — Матери-Свы родились иные
боги других племен…
– Спроси у них, где можно прочесть эти письмена и извлечь из них пользу земле нашей?
– Они уклончиво говорят: «Кто ищет — находит». Что через два года под городом Уром будет сражение железных драконов, что пред этим произойдет последняя битва Света и Тьмы у реки Ра, что Свет победит, и эта битва самая важная будет за все восемь тысяч лет цивилизации белой. Все это написано на хоругвях….
– Ладно… — он отпрянул от Ирины и лег на плащ-палатку.
* * *
Окаемов с Николаем вышли на закрай болота и увидели широкий зеленый луг, перерезанный глубокими оврагами, поросшими ольхой и орешником. Лязг косы доносился из березового колка, небольшого островка леса посреди луга. Хорошо осмотревшись, они с оружием наизготовку прокрались краем леса к тому колку и перебежали в него. Осторожно передвигаясь, стараясь не хрустеть палыми сучьями, они выбрались к сырой круглой поляне, заросшей высоким пыреем, и от неожиданности замерли. Косу отбивала на большущем валуне какая-то согбенная старуха, она что-то бормотала себе под нос, умело орудовала молотком. Закончив отбивать, вынула из кармана драного армячка длинный стертый брусок наждачного камня и стала точить косу! Приятная, знакомая с детства веселая музыка заполнила все окрест. Голова бабки была укутана выцветшим от вемени рваным платком, лицо искорявлено морщинами и ввалился рот, лишенный зубов. Николаю стало жалко до слез старую женщину, может быть, и его мать так же вот мыкается в Барском… отец и братаны на фронте, а что сеструхи… ветер в голове, а у старших у самих голодной детворы полны избы. Селянинов решительно вышел из кустов к старухе и громко промолвил:
— Здорово ночевали, бабуня?
Голова старухи дернулась, сощурились слезливые глаза, осматривая подошедших.
— Откель, соколики, взялись-та, — внятно прошамкала он и испуганно огляделась кругом.
— Не бойсь, бабуня, свои мы, — весело проговорил Николай.
— Хто вас знает, чьи вы свои, много люда разнова шляется по лесам, надысь и стреляли в меня, еле ноги унесла. Глуховата я, гри разборчивей, милок.
— Да нам бы поджиться чё, насчет еды, фронт догоняем, никак не угонимся… Подскажи, бабунь, может, где деревенька рядом аль кордон лесника. Хлебушка бы аль картох с ведро.
— У меня-т самой нет ниче… а вот тут невдалече на реке мельничка… В ей мельник рыжой… Он прибытный мужичонка… Хозяин… Никака власть ево не берет… у нево и просите милостыню… Ступайте, ступайте.
— Бабунь, дай косануть разок, руки чешутся… небось козу содержишь и неслух она у тебя?
— Козу, треклятую, аж по крышам лазит, леший её побери… — старуха отступилась от Николая, цепко прижимая косовище к себе, — не дам, соколик, косу… тут камнёв полно в траве. Загубишь, а где иё потом взять, косу-то, война… Идите… Я сама…
По указанному старухой пути, они выбрались к старой водяной мельнице. Дорога к ней уже заросла травой и мелкими кустами. Колесо лопастое изветшало, да и запруда из бревен сочилась по пазам. Они подкрались к небольшому домику мельника и увидели подпертую колом дверь. Оставив Николая наблюдать, Окаемов вошел в избенку и огляделся. Деревянная кровать в углу застлана тулупами и рваными дерюгами, в головах грязная подушка. Закопченная печь и нехитрый скарб, посуда; глиняные чашки и плошки, потемневшие от времени, обгрызенные деревянные ложки. На всем слой пыли. Тяжелый дух затхлости. От Окаемова не ускользнуло, что иконы в избенке не было, видимо, боялся мельник борцов за атеизм и за новую жизнь. Он заглянул в печь, пошарил в углу, заваленном тряпьем, ничего съестного тут не нашел. Походило на то, что жилье брошено и мельник переселился куда-то или ушел в деревню на житье. Вместе с Николаем они зашли в мельничку и с трудом нагребли по сусекам и вокруг жернова несколько пригоршней старой муки. Тут же на полочке отыскали большой ком каменной соли.
– Не густо, — пробормотал Николай и вдруг решительно вышел к запруде, — вроде бабка намекнула, что немцев тута нет поблизости?
— Похоже, так, раз послала сюда…
— Отойди за угол мельницы, я тут кое-че сообразил.
— Что ты собираешься делать?
– Отойди, не бойся, у меня их все равно две, одной хватит. Отойди! — Он неожиданно для Окаемова выхватил из кармана лимонку, рванул кольцо и швырнул ее в пруд, недалеко от плотины. Толкнул Окаемова за мельницу и радостно промолвил: — Насчет рыбы разведаем… могёт быть.
Взрыв саданул глухо, но все же поднял над плотиной столб воды, а когда они выглянули, увидели вывернутый ил и большие пузыри, всплывающие с потревоженного дна и лопающиеся на поверхности. Пруд был узкий и длинный, густо всплыл битый взрывом малек и мелочь рыбная и вдруг недалеко от берега вода взволновалась, ударил лопушистый хвост и выглянул золотой бок громадного карпа. Николку как ветром сдуло, он не раздумывая прыгнул в воду, схватил рыбину поперек руками и вылез мокрый на траву вместе с ней. С радостным воплем бросил карпа на землю.
— Да в нем пуда два! Сроду таких не видел рыбин!
— Да-а, мне тоже не приходилось… Чешуя с рубль.
Окаемов залюбовался. Карп был весь закован в крупную чешую золотой брони. Спина темно-червонная, а брюхо отливало светлым огнем. Огромный рот, куда можно всунуть запросто кулак, судорожно ловил воздух. Темно-красные плавники и большущий хвост била мелкая дрожь. По чешуе густым валом текла алая кровь, в двух местах карп был поражен осколками, видно, граната угодила совсем рядом.
– Кстати соль… — не унимал радости Николай, возбужденный удачей. — Я там ведро эмалированное приметил, займем до вечера у мельника и айда к командиру. Вот наедимся рыбы досыта! Девка, небось, каких-никаких хле6ов-пирогов сообразит, на то и баба.
— Да-да, надо отсюда уходить, — забеспокоился Окаемов, — ты только глянь на пруд, всю мелюзгу поглушил… убил.
— Это уклея, сорная рыба… расплодится еще, — Николай притащил ведро, вымыл его в пруду и умело разделал карпа. Внутренности выбросил в воду, рыбу порезал ловко большими кусками, и она еле уместилась в ведре. — Вот это поедуха будет! Как баран!
Возвращались своим же путем и когда зашли в березовый колок, надеясь застать там старуху, то у камня ее не нашли. Большой обомшелый гранитный валун еще хранил следы ударов ее молотка, когда бабка отбивала косу, но сама она ушла. Николай расстроено огляделся кругом, но даже следа не нашел ее, не сделала она. ни одного прокоса.