Княжий остров
Шрифт:
– Надо немедленно везти его к моей бабушке Марии Самсоновне. На больницу надежда слабая, тут особое лекарство и травы помогут… Изнемогло сердце отца святого лихими бедами и болью; всем хотел помочь, истратил силы, надломили тело его, но дух его крепок. Помогите же ему. — Ирина заплакала, — я не могу смотреть, как уходит этой светлый человек… Он должен жить.
— Успокойся, успокойся, — Окаемов погладил ее по голове рукой, как маленькую девочку. — Поедем к твоей бабушке, а лучше всего ее сюда привезти, сможешь ли ты это сделать?
— Я-то смогу! А при нем кто останется? Если возможно, пусть Егор едет. Обернетесь скоро, а я бабушке записку напишу. Она поймет, знает мой почерк…
— Поехали! — Лебедев решительно направился к машине.
Скоро они уже мчались к Москве в легковой. Лебедев опять сам рулил, а рядом сидел Егор, с интересом выглядывал в окна; разговаривали о своём. В столице только заправились и опять понеслись в сторону Рязани. Их часто останавливали посты, но документы Лебедева внушали особое почтение, сразу же пропускали дальше.
В деревню заехали рано утром, стояла она на крутом берегу реки, и открылось им еще снулое заречье так предрассветно бескрайне, что почудилось это видение всей русской земли просыпающейся. Убегали к восходу леса и луга, поля и перелески, уже вились дымы из труб деревень там живущих. Над рекою туман легкий плыл вслед за водою, румяное солнце лишь выглянуло из-за предела мира, и сияла земля пробуждающаяся, тронулись его теплом облака спящие, звезды угасли синие, березы белые встрепенулись и погнали свежий духмяный ветерок качанием крон своих зеленых, ободряя и будя землю, птиц и зверей радуя жизнью дня народившегося.
Село Константиново жило на особом русском просторе, скромная барская усадьба над обрывом реки, тихие зеленые улицы…
Встретила их Мария Самсоновна у ворот, словно ждала долго и знала, что едут за ней. Улыбка на ее лице была радостная, глубокие глаза светились добром, ковыльный волос выбивался из-под платка, высока она ростом и спина прямая, не согнутая веком прожитым. Даже морщины на лике ее благостны и приветливы. Егор вышел первый к ней и поздоровался:
– Здравствуйте, Мария Самсоновна, а мы от Ирины к вам.
– Здравствуйте, люди добрые, заходите в дом, пирогов испекла, еще горячие, молочком напою, там все и поведаете, — она широко растворила калитку и впустила их к себе.
Домик был небольшой, рубленный из дерева, опрятный, с чисто блестящими от солнца оконцами. Во дворе все прибрано и много деревьев: рябины, берез, яблонь и дуб рос молодой за оградкой, шептал листьями солнышку молитвенные стихи…
По тряпичным половичкам они вошли в избу, разувшись у порога, сели за стол под множеством образов, украшенных вышитыми рушничками. Тлела ясно лампадка под ними, и лики святые из темных от времени икон пытливо взирали на гостей. Печное тепло наполняло дом и хлебный дух пирогов горячих, укрытых на столе в глиняной чашке льняным полотенцем. Хозяйка все делала споро, вот уж налила по большой глиняной кружке холодного молочка, смахнула полотенце с пирогов и заботливо торопила:
– Ешьте, ешьте, пока не остыли… с ягодкой пирожки, скусные-е, немного мучицей разжилась и вот испекла. Они ели пироги, припивая молоком, и было такое ощущение у Егора, что приехал в свой родной дом, а тут еще карточку на стене увидел Ирины и прилип к ней глазами. Смеющаяся, с толстой косой на груди, она снялась еще девчонкой-школьницей. Мария Самсоновна уловила этот взгляд и тоску в глазах Егора и все прочла в нем. Сидела за столом, подперев кулачком голову, и уже внимательней его разглядывала. Нравился он ей, хороший и пригожий мужик и ест аккуратно и крошки не сронит, аппетит хороший, знать и работник он. Егор молча подал ей письмо Ирины, а когда она с радостью взяла его и оглядела, увидел он в ее плавных движениях привычки Ирины все делать ровно и неторопливо.
– Ты уж прочти, милок, неграмотная я вовсе, — она вернула письмо.
Егор прочел и поднял на хозяйку взгляд. Увидел на лице ее радость.
– А чё не поехать, поехали, ведь я одна, потом заеду к Доченьке в Ховрино в гости. Внучу хочу поглядеть, уж больно давно не видывала, все войны проклятые… Гостинцев повезу, грибочков соленых и яблочков ранних, — она стала собираться и вдруг опять подошла к столу, — она прописала о человеке страждущем, что за недуг его одолел? У меня есть травки и настои крепкие, чем хворает он?
Егор рассказал, как мог.
– Поспешать надобно, ой, плохо ему, кабы успеть, — она сложила в плетеную корзину травы и пузырьки с настоями и была готова ехать.
Егор взял из ее рук мешочек с яблоками и березовый туес с солеными грибами, помог забраться в машину. Спросил уже садясь рядом с Лебедевым:
— Двери-то не замкнули в дом, не разворуют?
– Никогда не замыкали дом, кто ж станет воровать? Все свои в деревне… никто не закрывает, так повелось…
Илия они застали живым. Егор заметил темные круги под глазами Ирины от бессонных ночей, она так устала, что даже вид родной бабушки, выпестовавшей ее, почти не изменил ее поведения, только поцеловала ее и подвела к постели старца со словами:
– Помоги, бабушка, ради Бога, поставь его на ноги… он хороший…
– Ариша, ты ж моя голубушка сердешная… вся в меня удалась, — она обняла ее за голову и приголубила, — поможем, чё не помочь доброму человеку, — она склонилась над старцем и потрогала его лоб рукой, заглянула в глаза уставшие от этого света, вынула старинный пузырек из своей корзины и ложечку серебряную, налила темной густой жидкости. Напоила Илия со словами: — Небось помирать собрался? Не спеши, милой, ить ты не все успел сделать… ить так? Не Бог тебя призывает, а враг сушит и изводит супротив Бога. Жить тебе, братец, и здравствовать наперекор злым духам… Нельзя помирать раньше времени, грех это, батюшко, — она повернулась к стоящим людям и проговорила строго: — Оставьте нас наедине. Ариша, а ты иди спи, лица на тебе нету… Егорша, уведи иё силой, она сомненьем своим мешает мне… Идите с Богом… Все ладом сделаю и потом позову.
Окаемов помялся и, склонившись к уху Марии Самсоновны, шепнул:
– Схиигумен Илий монах… Это очень высокий и мудрый человек… помогите ему… он нужен России.
– Ну и что коль монах, при монахах прислужницам дозволялось быть и греха нет в том, что я нахожусь при нем. Идите, ступайте и не мешайте нам, — она перекрестилась на икону в головах лежащего и села рядышком на стул.
Илий молча взирал на нее, закрытый до подбородка одеялом. Его сухие длани лежали поверх солдатского сукна, глоток горького и пряного лекарства живительно растекался по телу и просветлял сознание.