Княжий остров

Сергеев Юрий Васильевич

Егор попросил на минутку выйти бабушку из своей кельи„чтобы одеться, не смел он пред нею встать в белье. Скоро выбежал. Подошла Ирина, ноги ее были промокшие от росы, глаза испуганны, она готова была вот-вот заплакать от горя.

— Куда же он подевался? — печально промолвила, оглядываясь и надеясь увидеть.

Егор уверенно проговорил:

— Пошли за мной, боле ему негде быть, пошли скорее, — он направился к собору и отворил тяжелые двери. В лица им пахнуло теплом храма, и Егор радостно указал рукой:

— Да вон же, смотрите у алтаря, — он бросился туда к лежащему на каменных плитах Илию и в это короткое расстояние испугался за него, как бы не

помер старец… Он склонился и вслушался, а потом предупреждающе поднял руку и громким шепотом остерег: — Тише! Спит он… — осторожно поднял на руки немощное легонькое тело Илия, понес к выходу.

Ирина с бабушкой торопливо шли следом, и старуха радостно-причитала, что нашли его живым, спящим дитем… В словах ее проскальзывало нечто материнское, заботливое, словно и не старца они сыскали, а действительно заблудившееся ее дитя малое.

Егор уложил Илия в его койку, старец даже не проснулся, только благостно улыбался своим ввалившимся ртом, разгладились морщины и лицо его осиялось, и словно очистилось от злобы и скверны людской из того неведомого лагеря принесенных. Бабушка твердо сказала:

– Теперь ево ни на час не оставлю одного, чево удумал старинушка… бегать по ночам, у меня сердце зашлось. Спит милой, хучь соску ему давай, ну прям родной он мне стал… Вы идите по своим делам, а я тут с ним побуду, небось укараулю, — она присела на стул и заметила, что старец все съел припасенное ею для него, и возрадовалась — жить будет! — Ты поглянь, все смолотил, харч-то… и с яблочком из мово саду управился хучь и без зубов… Знать, к жизни сила проснулась великая. Идите, идите… не то разбудите святого человека. Ево обижать нельзя, — она заботливо укрыла его краем одеяла и счастливая, сияющая опять опустилась на стул.

Ирина с Егором вышли во двор, и вдруг она попросила:

— Проводи меня на луга к озеру, бабушка велела корень один сыскать и принести, пойдем?

— Пошли… время раннее, до занятий еще больше часа. Успеем.

Они выбрались из монастыря и спустились к берегу озера. Над водою еще кое-где плавал легкий парок, играла и плескалась рыба, увидев их, тихо вскрякнули утки и увели подросших утят в прибрежные травы. Ирина была задумчива, взглядывала на Егора, легко вздыхала и молчала. Потом набралась сил спросить:

~ Куда же нас потом закинет судьба? Что бы ты ни говорил, я буду только с тобой. Ведь я чую, что надумал меня оставить тут, в тылу, ведь так?

— Я не только надумал, а приложу все силы, чтобы ты была в безопасности. Хватит тебе по крови мыкаться, раненых можно спасать в госпиталях, а не обязательно в бою. Ты свое отвоевала. Надломишься сердцем и надорвешься…

— Все равно убегу за тобой! — Упрямо ответила она, кинулась на шею и залепетала: — Соскучилась по тебе, сил нет, всё люди и люди кругом… хорошие люди, а мешают нам… И прости, в монастыре я не могу быть с тобой близкой, грех это… Я ведь тебя сейчас позвала, чтобы побыть вдвоем, и давай почаще уходить в лес, на луга, к озеру…

— Давай, только время у меня напряженное, весь день на ногах.

— Вот и станем отдыхать тут, ты же рыбу умеешь ловить?

— А что? Это идея! Свежей рыбки нам на кухню не мешало бы, надоела тушенка и каша… вот бы крючки достать и леску, надо в деревню сходить и надрать у лошадей из хвоста волос, скручу удочку, — он обнял Ирину и увлек в березняк.

Она все оглядывалась на монастырь, на колокольню, где сидел пулеметчик и ему далеко был зрим окрест, стеснялась, что увидит он их любовь, и стыдно было перед ним, и ничего с собой поделать не могла, искала сама жаркие

губы Егора, ждала того ослепительного головокружения и щедрых соков корня золотого, любви своей в соединении с его силой и его жаром. Солнце прошивало насквозь молодой и густой березняк, по колени заросший переспелой травою. Они шли все глубже в него от озера, погружаясь на самое дно его зеленого рая, подальше от чужих глаз, и наконец остановились, и она ослабела телом и снуло опустилась из его рук на землю, маня его к себе радостным взглядом, неистово целуя его лицо, его руки, его гимнастерку, все пахнущее им, самым дорогим ей запахом…

Егор клекотно и тихо прошептал:

–  Ну куда я тебя отпущу, в какие бои… солнышко ты мое ласковое… Ариша… Ариша… Ариша…

* * *

–  Чадунюшко ты мой, старинушка… напужалась я за тебя, — тихо говорила Мария Самсоновна проснувшемуся Илию, — это чё удумал? Не спросясь поднялся и сбег… ить нельзя так, поляжь ишшо денечка два-три, ноженьки свои побереги, силушки поднаберись, а потом гуляй свет-сокол и радуйся солнышку. Боле так не утруждайся, поберешся, милой…

Илий молча смотрел на старуху и слушал ее ласковый простой говор и с трудом сдерживал нахлынувшую отраду, наслаждаясь ее обликом деревенским, умиляясь ее страданиями за него искренними, видом ее рук изработавшихся за долгую жизнь, умиротворяясь и веря ей, веря мудрости исконной, ее травам и всему облику оживительному, ясному, молитвенному…

– Се-естра-а моя, — едва слышно прошептал, сияя глазами добрыми, — Мария…

– Марья Самсоновна я, милой… из рязанских мест родом… Вот призвали меня приглядеть за тобой, немощным, поправить костушки твои приехала за столь верст на антомобилях, боялась страсть этой кареты прыгучей, уж и не чаяла живой быть, как на санках с горы летишь в ей, аж дух перехватывает, но все ладом обошлось, И с тобой ладом все… Токма спужалась утром, бедолага, за тебя. И куда, думаю, спропастился старой при таких болях внутрях. Чижало ить тебе ходить, страданием все тело твое наполнено… Как Христос распят ты был, старинушка, и сызошел с креста к людям с тяжкими ранами и муками душевными… Ты уж покрепись малость, а потом станешь в храме на молитву. А я с позволения подмогать буду, сызмальства в церкви певчей была, пока не порушили церкву нашенскую…

— Хорошо, — прошептал Илий и закрыл глаза, устав от разговора.

Он чуял свое изнемогшее тело, все боли и шрамы на нем, оно отдыхало в спокойствии и уходе, а вот душа ликовала, и молодо играли в ней жизненные струны, душа уверилась, что есть еще добрые люди в России, не перевелись они и не переведутся вовек, сердцами славные, душами благоговейные, помыслами к вере устремленные и великие праведными делами…

Он проспал до обеда, а когда очнулся, то опять увидел внимательные глаза Марьи и улыбнулся ей, ощущая себя отдохнувшим и выздоравливающим. Она напоила его травами, покормила из деревянной ложки, утерла губы ему полотенчиком расшитым и весело промолвила:

— Ну вот и ладом все… Хошь, я тебя позабавлю сказками, я их пропасть сколь знаю: про Илью Муромца, про Иванушку, про царевну лебедь. Хорошие сказки, они тебя умиротворят и силушку дадут. Порассказать? Аль грешно при твоем сане слухать?

— Расскажи… В каторге наслушался всякого, отмолю…

Старуха поправила платок на голове, приосанилась и, прищурив куда-то глаза в неведомую древность, заговорила ровным напевным голосом старого сказа:

— В некотором царстве, в некотором государстве, жили-были старик со старухой. У них было три сына, третьего звали Иван-дурак…