Ко времени моих слёз
Шрифт:
– Что это значит?! – изумилась она.
– Твой папа объяснит.
– Папа, в чем дело?
– Он… запрограммирован, – глухо проговорил Арсений Васильевич.
– Не понимаю…
– И не надо, – скривил губы в непонятной усмешке Максим. – Хотя вряд ли можно назвать программой то, что я ношу в себе.
Арсений Васильевич облизал ставшие сухими губы.
– Что ты хочешь… сказать?
– Не сказать – показать.
Тело майора задымилось, струи черного дыма потекли из него спиралями, связались в узел, который за несколько мгновений превратился
Максим упал на колени, словно из него вынули стержень, поддерживающий тело в вертикальном положении.
Черный рыцарь сделал шаг к людям. Гулко вздрогнул пол коридора, с потолка посыпались кусочки отслоившегося бетона.
Ратник Батога, стоявший к нему ближе всех, вскинул автомат, дал очередь. Пули с визгом отскочили от блестящих черных лат гостя. И тотчас же тот ответил, метнув в ратника пучок огненных стрел. Стрелы – разряды неведомой энергии – прошили тело ратника насквозь, обожгли плечо увернувшегося Расена, нацелились в грудь Арсению Васильевичу, и он, не думая, инстинктивно, без оглядки на спутников… броси л себя – как ментальную сущность и как физическое тело – в «струну» перехода из мира Земли в иной мир.
Вспышка света, черный провал, ощущение удара, падение в бездну, еще одна световая зарница, и Арсений Васильевич оказался на поверхности объекта, принадлежащего иной метавселенной.
В первые мгновения присутствия на Карипазиме он был настолько ошеломлен происшедшим, что совершенно потерял ориентировку. К тому же мир вокруг оказался гораздо более необычным, чем ощущался в те моменты, когда Гольцов-экзор смотрел на него с высоты своего «божественного» положения. И еще здесь было почти невозможно дышать: воздух Карипазима содержал очень мало кислорода и очень много водяных паров.
Арсений Васильевич дико огляделся, зажимая рот ладонью и выпучив глаза.
Он стоял посреди скопления высоких плоских стеклянных колонн-стел. Причем в зависимости от угла зрения эти стелы казались либо совсем прозрачными, либо гранитными кристаллическими монолитами, либо вообще исчезали из поля зрения, чтобы проявиться на том же месте при любом движении глаз. Впоследствии выяснилось, что зрительные впечатления соответствуют тактильным. На ощупь стелы то казались холодными и гладкими, стеклянными, то шершавыми, то металлическими, то не ощущались вовсе. Хотя стоило сделать одно движение – и стелы выпрыгивали ниоткуда и становились материально осязаемыми.
Лес! – пришло на ум сравнение.
Город! – возразил сам себе Арсений Васильевич.
Энергополевая форма жизни, сообщил сидящий внутри него всезнайка. Карипазим – мир непрерывных виртуальных преобразований полей, где нет места покою и стагнации.
Мир непрерывной войны…
Он сделал шаг, другой, инстинктивно переходя на аутотрофное дыхание. Под ногами захрустело. Он опустил голову.
Те же кристаллические стеклянные наросты, стелы, только на три порядка меньше. «Кустарник», так сказать, или «трава».
Что-то прожужжало в сантиметре от носа.
По
Арсений Васильевич дернулся в сторону, полагая, что это пуля. Но это была не пуля.
«Кто ты? – послышалось ему. – Зачем ты здесь?»
Только после этого вопроса он понял, что с ним заговорил житель Карипазима, и с ужасом осознал, что действительно сбежа л с Земли в другой мир!
Шок, пронзивший сердце и душу, был физически плотен и ощутим как выстрел в упор! Он даже закричал – беззвучно, внутрь себя, все больше осознавая, что натворил.
Мысленный контакт с жителем Карипазима прервался. Абориген сбежал, напуганный реакцией пришельца.
Сбежал! – повторил мысленно Арсений Васильевич, думая о себе.
По сути – предал тех, кто понадеялся на него, и тех, кто ждал его помощи!
Но ведь он не хотел этого? Просто так получилось? И еще, может быть, не все потеряно?
Арсений Васильевич поднял голову, словно собираясь разглядеть на небосклоне Карипазима ответы на свои вопросы. Но слезы застлали глаза, слезы отчаяния и обреченности, тоски и горя, и он ничего не увидел…
Над школьным двором звучала песня, прощальный гимн уходящих во взрослую жизнь выпускников, а он стоял и плакал с широко раскрытыми глазами, слепой от слез и сердечной боли, еще чистый эмоциональный мальчик, мечтавший побывать на других планетах и увидеть звезды через иллюминатор звездолета…
В памяти всплыли прочитанные строки:
«О чем плакал он? Он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и не стыдился исступления сего» [8] .
8
Ф.М. Достоевский.
Что делать?! Как оправдаться перед родными и близкими?! Умереть?! Но послужит ли смерть основанием для прощения?!
Воздуху не хватало, слезы душили, Арсений Васильевич рванул рубаху на груди.
Боги! Если вы есть! Верните меня! Верните меня в детство, ко времени моих слез… и я начну с чистого листа, я все исправлю!
Верните меня…
Душа просит дождя…
ПРЕОДОЛЕНИЕ
Он открыл глаза… Гостиная Марины, полумрак, тишина, только пульсируют часы на стене: тик-так, тик-так…
Двое напротив, Расен и седой старик – Симеон-родомысл. Смотрят строго, пытливо и вместе с тем сочувственно.
Арсений Васильевич повертел головой, ничего не понимая, потом осознал, что произошло, вытер мокрое лицо ладонью, отвернулся.
Ему предложили еще одно Испытание, и он его, скорее всего, не прошел.
– Это варианты твоей жизни, – проговорил родомысл. – И только от тебя зависит, как ты ее проживешь.
– Тебе дана сила… – начал есаул, но Симеон остановил его.
– Сила не всегда дается тем, кто ее заслуживает, – глухо произнес Гольцов.