Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Шевченко Тарас Григорьевич

[Кос-Арал, 1848]

«Спит отец мой в могиле…»

Перевод В. Звягинцевой

* * *

«Спит отец мой в могиле, Мать-старуха скончалась, Без совета, без помощи Я на свете осталась. Где я горе спрячу, Где найду удачу? Пойду ли батрачить, Дома ли поплачу? Ой, пойду, пойду в дуброву, Посажу я мяту, Если примется, не брошу Я родимой хаты. Придет в хату мой желанный, Хозяйничать будем. А не примется — пойду я Искать счастья к людям». Принялась в дуброве мята, Растет-зеленеет. А девушка в чужих людях Чахнет и дурнеет.

[Кос-Арал, 1848]

«Из похода не вернулся…»

Перевод Н. Брауна

* * *

Из похода не вернулся Гусарик-москаль. Что ж он так мне приглянулся? Что ж мне его жаль? Оттого ль, что черноусый, Что в жупан одет он куцый, Что Машею звал? Нет,

не это грусть наводит, — Красота моя уходит, Замуж не берут. А дивчата, как сойдутся, Всё, проклятые, смеются, Гусаркой зовут.

[Кос-Арал, 1848]

«Во граде Вильно достославном…»

Перевод В. Бугаевского

^{291}

* * *

Во граде Вильно достославном Вот что произошло недавно… Тогда стоял… Но трудно мне В поэму втиснуть это слово ^{292} … Тогда в просторный и суровый Он превращен был лазарет, А бакалавров разогнали За то, что шапок не ломали Пред Острой брамой ^{293} … Что дурак, Заметно сразу, но никак Назвать не смею, правый боже, Того студента — ну, так что же? То был сын ясновельможный Литовской графини: Мать заботилась о милом, Единственном сыне. Не как пан дитя училось И шапку снимало В Острой браме; было б ладно, Да беда настала! Он влюбился не на шутку, Был молод, сердешный, Выбрал юную еврейку И хотел, конечно, Тайну соблюдая, Чтоб не знала мать родная, На красавице жениться. Вот была какая — Та еврейка. Все сидела До глубокой ночи Пред окном и утирала Печальные очи… И она его любила, И страх как любила. На бульвар гулять ходила И в школу ходила Все с отцом. И что тут делать С долею проклятой? А банкир один из Любска [23] Евреечку сватал. Что же делать тут влюбленным, — Идти в Запрет детям? Утопиться? Без еврейки Не житье на свете Юноше. Старик проклятый Знать того не знает, Дочь единственную крепко Дома запирает. Как идет он утром в лавку, — Сторожила б строже, Нанимает Рухлю. Что же! Рухля не поможет. Где девушка эту книгу, Где роман читала — С тонкой лестницей из шелка, — И Рухля не знала. Может, сама догадалась, Только так случилось, Что себе сплела такую ж И в ночи спустилась Вниз, на улицу, к студенту. Тут бы им скрываться, А они (понятно — дети) Сразу — целоваться У ворот немедля стали. А отец тут вскоре Как безумный выбегает С топором. Ой, горе, Горе матери несчастной! Сына не зови ты: На улице валяется Сынок твой убитый. Он погублен изувером. Горе приключилось! Евреечка (что за сила В девушке открылась?) Бросилась, топор схватила И по обух живо В грудь отцовскую всадила.

23

Любск — замок над Вилией. (Прим. Т. Шевченко.)

Вот такое диво В старом городе преславном, В Вильне приключилось. И дивились долго люди, Где же притаилась Евреечка та, гадюка, Что отца убила? В Вилии она тихонько Ночью утопилась. И нашли ее в Закрете^{294}; Там и закопали. А графиня без сыночка Осталась в печали, В Рим уехала, я слышал, Да там и осталась, Да с маркизом неким нищим, Молвят, обвенчалась. Может, люди лгут — не знаю, — На то они люди, И вдовицу не забудут И всегда осудят!

[Кос-Арал, 1848]

«Заслонило черной тучей…»

Перевод И. Сельвинского

^{295}

* * *

Заслонило черной тучей Да белую тучу. Вышли с турками татары Бедой неминучей, Из Полесья шляхта лезет, А гетман-попович С Ромоданом напирает, Глупый Самойлович! Будто вороны да галки Со всего со свету Рвут и тащат Украину… Чигирине, где ты? Где ты, старый Дорошенко, Запорожский рыцарь? Захворал ты иль боишься С вороньем сразиться? И заплакал Дорошенко От тоски-кручины: «Не боюсь я, атаманы, — Жалко Украину. Не развею вражью силу И не стану драться!.. Булаву мою возьмите Гетманскую, братцы! Отнесите москвитянам: Пусть Москва узнает, Что ей старый Дорошенко Больше не мешает. А я что же, запорожцы? Я надену рясу, Буду бить себе поклоны У святого Спаса». Зазвонили колокольни, Пушки грохотали… В два отряда заднепровцы С москалями стали На всю милю. Показали Булаву народу… Будет пить тебе, казаче, Из Тясмина воду. Положили булаву ту Поповичу в ноги… В монастырь иди, казаче. Думай там о боге! Не пустили Дорошенко И в рясе узнали: В кандалы его забили, В Сосницу услали, А оттуда в Ярополче [24] — Будешь ты спокоен… Вот, брат, что с тобою сталось, Запорожский воин…

24

Село около Москвы. (Прим. Т. Шевченко.)

Выглянуло из-за тучи Солнце над Чигрином. Пошли турки и татары Домой с Украины. Ляхи со своим Чарнецким, С поганым Степаном^{296}, Подпалили церковь божью. И кости Богдана Да Тимоша в Субботове Сожгли озверело И ушли, как будто сделав Божеское дело. А московские знамена В воскресенье рано За поповичем уплыли Шляхом Ромоданом^{297}. Как орел с плечом подбитым, Без крыла и воли, Дорошенко угасает^{298} От тоски в неволе. Да и умер. Надоело Носить ему цепи… И забыли атамана Широкие степи. Только ты, святой Ростовский^{299}, Дорошенко вспомнив, Друга своего большого, Повелел часовню Над его воздвигнуть прахом Да, раздувши ладан, По гетману панихиду Отслужить, как надо. С той поры приходят люди В тот день и, кручинясь, По гетману панихиду Правят и поныне В Ярополче.

[Кос-Арал, 1848]

«Не домой бредя средь ночи…»

Перевод М. Петровых

^{300}

* * *

Не домой бредя средь ночи От кумы, из хаты, Не смыкая в дреме очи, Вспоминай меня ты, А как изведет кручина, Загостясь до света, — Вспомни обо мне, послушай Доброго совета! Вспомни, чтобы полегчало, Как в степи за морем Борется твой друг веселый С неотступным горем, Как, с тяжелой, тайной думой Свыкшись понемногу, Сердце скорбное смиряет Да молится богу, Вспоминает Украину И тебя, друг милый. Хоть подчас и затоскует, Да не с прежней силой, А так только. Завтра — праздник… Встречу одиноко Этот день, мой друг единый, В стороне далекой. Загудит на Украине Пред обедней ранней Благовест… Пойдут толпою В церковь прихожане Помолиться… Завтра ж утром Заревет голодный Зверь в степи, засвищет утром Ураган холодный, Занесет песком и снегом Мой курень в пустыне. Вот как доведется праздник Встретить на чужбине! Ничего. На то и лихо, Чтобы с ним бороться. Письмецо мое прочти ты, Чуть тебе взгрустнется, И поверь мне, что на свете Нету горшей доли, Как в чужом краю немилом Вековать в неволе. Но и там живут. Что ж делать! Хоть порой нет мочи, Умереть бы, да надежда Умирать не хочет.

[Кос-Арал, 24 декабря 1848, 1849]

«Как чумаки, тащась в степях…»

Перевод М. Петровых

* * *

Как чумаки, тащась в степях, Столбы минуют верстовые, Уходят годы прожитые. Мне что! На памятных листках Строчу — стихами наполняю За книжкой книжку. Разгоняю Кручину о глухой судьбе И кандалы кую себе (Коль эти господа узнают). Да хоть на крест, будь их приказ, А без стихов я жить не в силах. Два года в книжечках строчил их, Начну и третий в добрый час.

[Кос-Арал, 1849]

[Сотник]

Перевод Б. Турганова

^{301} Под Оглавом^{302}… Кому знаком, Скажите, Оглав белостенный? Немногим! Поясню степенно, Чтоб не напутать непутем. Недалеко от Борисполя^{303}, Почти возле него, верней, И посейчас в пустынном поле Приметна купа тополей, — Ну, впрямь из Оглава дивчата Овечек вывели когда-то И стали. Было то давно… Вот тут обычно из-за тына Фасоль вилася по тычине, И застекленное окно Порою в садик открывалось. И хата, видите, была За тыном, сотникова хата. А сотник был старик богатый, Так у него в дому росла, Воспитывалась, как родная, Подкидыш-дочка. Или так, В приемыши седой казак Сиротку взял и, надзирая За нею строго день и ночь, Растил себе чужую дочь. А сына (сотник был женатый, Да овдовел) он отослал Учиться, в Киев^{304} — вон из хаты. А сам Настусю поджидал, Сиротку ту, отроковицу, Готовый с ней соединиться: Не сына с ней соединить, А в голову ему, седому, Взбрело под старость подурить. Но, сор не вынося из дому, Не говорит ни с кем чужим, Лишь сам с собою рассуждает… А уж бабенки… бес их знает! Смеются за спиной над ним! Они поживу носом чуют. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сидит сотник возле хаты, В тиши размышляет, А Настуся по садику Пташкою порхает. То подсядет, возьмет руку, Прильнет к ней губами, То страшными, огромными Играет усами, — Ну понятно, как ребенок, Ласкает седого. А седому не до шуток — Хочется иного: Греховного наслажденья Плоть, дряхлея, просит. И пальцами старый сотник Настусины косы, Словно две змеи большие, В одну заплетает. То расплетет да вкруг шеи Трижды обмотает!.. А она, моя голубка, Ничего не знает, — Как с большим котом котенок, Резвится, играет…