Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Шевченко Тарас Григорьевич

«Ну что, казалось бы, слова…»

Перевод Н. Сидоренко

* * *

Ну что, казалось бы, слова? Слова и голос — что такое!.. Но вот заслышишь их едва — И сердце бьется. Может, слово И голос тот от божества Явились в мир!.. На борт склоняясь, Не то чтоб грусти предаваясь, А так на палубе стоял И мрачно на море взирал, Как на Иуду. Из тумана Тут стала, видите ль, всплывать Румяноликая Диана… Я было собирался спать, Да вот остался: круглолицей Залюбовался молодицей, То бишь девицею… Матрос, Земляк из Островной [21] , тоскуя В ту ночь глухую — Он, подневольный, вахту нес, — Вдруг начал петь, и пел покуда Негромко: не было бы худа (Строг капитан, хоть и земляк). И пел матрос, как тот казак, Что вырос внаймах сиротою, Солдатом горемычным стал!..

21

Оренбургской губернии. (Прим. Т. Шевченко.)

Когда-то я слыхал, Как под ракитою Дивчина Ту песню старую несмело Про казака-беднягу пела; И я, малыш, его жалел, Что он уморился, К

тыну прислонился, — Люди смотрят и смеются: «Может быть, напился!» Я, мальчик, плакал над судьбою, Над злою долей сироты. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . О чем теперь-то плачешь ты? О чем грустишь, старик? Седого Какие думы тяготят? Что счастье от тебя сокрыто? Что ты и сам теперь солдат? Что сердце вдребезги разбито? Что разлилося без следа Все доброе, что в сердце было? Что вот и старость наступила?… Не так ли, голубок мой?… — Да…

[Кос-Арал, 1848]

«Как за подушным, правый боже…»

Перевод Н. Ушакова

* * *

Как за подушным, правый боже, Ко мне на дальней стороне Пришли тоска и осень. Что же Придумать, что же сделать мне, Что мне затеять? По Аралу Уж я брожу, тайком пишу И, стихотворствуя, грешу, И все, что некогда бывало, Припоминаю вновь, сначала, Записываю вновь подряд, Гоню тоску, чтоб, как солдат, Не лезла в душу… Стражник лютый, Не отстает ни на минуту.

[Кос-Арал, 1848]

П. С. («Я не досадую на злого...»)

Перевод В. Звягинцевой

^{268} Я не досадую на злого, Его и так молва клеймит, А речь про доброго такого, Что и молву перехитрит. И ныне тошно, — только вспомню Готический с часами дом, Село убогое кругом; Завидя флаг, мужик снимает Скорей шапчонку: значит, пан С своею челядью гуляет. Такой откормленный кабан — Распутный знатный этот пан! Он гетмана-глупца потомок, Завзятый, ярый патриот, Христианин чуть не с пеленок: Он в Киев ездит каждый год, Он в свитке ходит меж панами, В шинке пьет водку с мужиками И вольнодумствует порой. Вот тут он весь перед тобой! Да на селе своем дивчаток Перебирает, да спроста Пригульной ребятни с десяток Окрестит за год… Срамота! Он подлецом и был и будет, Зачем же он иным слывет? Зачем никто не наплюет Ему в глаза?… О люди, люди! Готовы вы родную мать За колбасы кусок продать. Нет, не на доброго такого, На пьяного Петра хромого, — Моя досада на людей, На тех юродивых детей!..

[Кос-Арал, 1848]

Г. 3. («Нет горше доли, чем в неволе...»)

Перевод В. Звягинцевой

^{269} Нет горше доли, чем в неволе Про волю вспоминать. А я Все помню, волюшка, тебя, Все о тебе тоскую, воля. Ты никогда не мнилась мне Такою свеже-молодою И привлекательной такою, Как нынче — в дальней стороне, К тому ж в неволе. Доля! Доля! Пропетая моя ты воля! Хоть погляди из-за Днепра, Хоть улыбнись из-за [22] [Лимана].

22

В оригинале строка не окончена.

И ты, моя единая, За далью морскою Встаешь за мглой туманною Розовой зарею! И ты, моя единая, Ведешь за собою Годы мои молодые, И передо мною Расстилаются, как море, Широкие села, А в них сады вишневые И народ веселый. И те люди, то селенье, Где меня, лаская, Братом звали. Мать, родная, Старая, седая!^{270} Собираются ль доселе Веселые гости Погулять у тебя дома, Как бывало, просто, По-давнему, по-былому, Сойдясь спозаранку? А вы, мои молодые Милые смуглянки, Веселые подруженьки, У старой, как прежде, Танцуете? А ты, радость! Ты, моя надежда! Ты, мой праздник чернобровый, И теперь меж ними Ходишь плавно и своими Очами, такими, Ну, дочерна голубыми, И теперь чаруешь Души все? Небось доселе Любуются всуе Станом гибким? Ты, мой праздник! Праздник мой пригожий! Как обступит тебя, радость, Гурьба молодежи, — Все, как пташки, защебечут, — Таков их обычай, — Может, кто-нибудь случайно, С шуткою девичьей И меня припомнит. Может, Помянет и лихом. Улыбнись ты, мое сердце, Тихонечко-тихо, Чтоб никто и не заметил… И не думай много, А я, доленька, в неволе Помолюся богу.

[Кос-Арал, 1848]

«Когда бы встретились мы снова…»

Перевод Н. Брауна

^{271}

* * *

Когда бы встретились мы снова. Ты испугалась бы иль нет? Какое тихое ты слово Тогда промолвила бы мне? Нет. Ты меня и не узнала б, А может, вспомнив, и сказала б, Что все приснилось лишь во сне! А я бы радовался снова Подруге, доле чернобровой! Когда бы вспомнил и узнал Веселое и молодое Былое, горькое такое, Я зарыдал бы, зарыдал, Благодарил, что не правдивым, А сном лукавым разошлось! Водой-слезами разлилось Далекое святое диво!

[Кос-Арал, 1848]

[Марина]

Перевод В. Бугаевского

^{272} Как гвоздь в груди кровоточащей, Марину эту я ношу. И написал бы о пропащей, Так что ж? Сказали б, что грешу, Что это я по злобе вящей Такое про господ пишу, Про то, как душу баре тешат… Сказали бы, что дурень брешет, — Ведь сам он крепостной, Необразованный, простой. Но, видит бог, мужик не брешет; Стыдиться ль мне, что я не пан? Но стыдно мне, стыд сердце гложет За просвещенных христиан. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Зверь сотворить того не может, Что вы, кладя поклоны, Творите с братьями… Законы Писали палачи за вас… А вам-то что… Вы в добрый час Спешите в Киев, чтоб получше Грех замолить на всякий случай У схимника!.. И то сказать, — Что плакаться буду! Ведь уже мне не увидеть Ни добра, ни худа, А кому, скажу, не видеть, Все тому едино… Так спеши ко мне скорее С милой Украины, Моя дума пречистая, — Прилети, поведай, Верная моя подруга, Q Марине этой: Что у пана злого с нею, С беднягою, сталось. Да шепотом, чтоб чужие Люди не дознались, А то скажут, что мы грабить На дорогах стали… И сошлют еще подальше — Поминай как звали… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .На днях в краю одном Справляли свадьбу всем селом, А из костела ехал Приказчик, пан — кто разберет! Сменялся пляской хоровод, За гиком да за смехом Никто не видел, как проехал Тот управитель остроглазый. А он, проклятый, сразу Приметил молодую! Что ж не придавит небосвод Дрянную тварь такую, Как этот лях! Второй лишь год, Как он с немецкими плугами Худым приехал из худых Сюда, а девушек простых Пустил по свету с байстрюками Немало, хоть женат… К тому же Имеет миленьких таких Двух деток — вылитых Двух ангелочков. Встретить мужа Выходит пани молодая, За ручки деточек ведет. А пан из брички вылезает, Слугу за новобрачным шлет, Потом детей своих ласкает, Жену, голубку молодую, Три раза, бедную, целует. Беседуя, домой пошли. Злодей не ожидает кары. Вот молодого привели (Из-под венца — в гусары), Наутро в город отвезли, Да и забрили в москали! Вот так, не долго размышляя, У нас порой кончают! А молодая? Что ж без пары Растратить ей судил господь Красу и молодость? Как чары, Распалось все и растеклось… Так что же, вновь ей довелось Батрачить? Нет, не довелося! — При пане место ей нашлося. Уж не Мариною зовут Ее — Марысей, не иначе… Всплакнуть сердешней не дают, Она ж забьется в угол, плачет, Чудная! Жжет ее печаль, Ей мужика простого жаль. А оглянулась бы, вгляделась — И рая бы не захотела: Чего угодно пожелай, Всего дадут, да и помногу. «Не надо, скажешь, мне, убогой, И в хате рай…» И не мечтай, Самой смекнуть об этом можно… Смотри, как ходит жеребцом Вокруг тебя сам пан вельможный: Как хочешь — худом иль добром, — А будешь панскою роднею, Хоть в петлю полезай!.. С мольбою В панские палаты К пану мать ходила. Бить велел, проклятый, Гнать старуху силой… Что тут делать было? Рыдаючи, в село пошла. Одна лишь доченька была — И та погибла… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Как ворон в поднебесье крячет, Суля дожди и неудачи, Так я про слезы да печаль О тех — без племени, без роду — Пишу, хотя кому их жаль? И слезы лью без счету. Мне жаль несчастных! Боже милый, Даруй словам святую силу — Людское сердце пробивать, Людские слезы источать, Чтоб милость душу осенила, Чтоб тихая легла печаль На их глаза, чтоб стало жаль Моих дивчаток, чтоб учились Путями добрыми ходить, Святого господа любить И брата миловать… Насилу Домой старуха дотащилась; Цветы — за образом святым, И на окне стоят цветы, На стенах красками кресты, Как будто добрая картина, Понамалеваны… Марина! Марина это, все она. И нет Марины, мать — одна! И поплелась она из хаты, Чтоб вновь на барский дом проклятый С пригорка глянуть: подошла К хоромам, подле тына села И всю-то ноченьку сидела И плакала! Вот из села Отару пастухи погнали, А мать сидела и рыдала; Уже и солнышко взошло, Зашло, и сумерки сгустились — Все не идет она в село, Сидит под тыном… Гнали, били, Собаками ее травили, Сидит — и все тут… А Марина в платье белом Невестой Христовой Плачет под замком, возносит К всеблагому слово. Никому войти в светлицу Пан не позволяет, Сам ей пить и есть приносит. Просит, умоляет, Чтобы на него взглянула, Чтоб утерла очи… И взглянуть она не хочет, Пить и есть не хочет. Приступиться к ней не может, Бесится, проклятый. А Марина вянет, сохнет В палатах богатых. Уже лето миновало, Зима наступила, А Марина сидит себе, Все слова забыла И уже не плачет даже… Вот так втихомолку Пан допек ее, а все же Не добился толку. Хоть зарежь ее — упряма, Горда не по чину… Поздно вечером зимою Глядела Марина, Как за черным лесом в небе Красною бадьею Луна всходит… «И я тоже Была молодою», — Прошептала, задумалась, А потом запела: «Хата — что палаты. Гости пришли в хату, Расплетали косы, Ленты вынимали, А пан просит сала, А черт хлеба просит. А гуси, гусята В теплый край куда-то За море стремятся!..» . . . . . . . . . . . . . . . . Собаки лают, злятся, Гогочут на дворе псари, А пан побагровел, горит От ярости, идет к Марине, Как Кирик пьяный^{273}… А у тына, Не чуя стужи, мать Марины, Как в хате, знай себе сидит. Совсем старуха одурела, Мороз от ярости трещит, Луна из красной стала белой, С опаской сторож в било бьет — Не потревожить бы господ… Ан глядь, хоромы запылали. Пожар! Пожар! Повырастали Тут люди — как из-под земли. А может, здесь они росли, Как будто волны, прибывали И не напрасно удивлялись! — Ведь было видно людям тем: Марина, голая совсем, Со старой матерью плясала Перед хоромами и — страх! — Запела вдруг, держа в руках Нож окровавленный… «То не та ли, кумася, Так разубралася!.. Как была я пани, Ходила в жупане, Паны увивались, Руку целовали!» (Матери.) «А вы с того, должно быть, света, Марину обвенчать пришли? Уже мне косу расплели, Да пан приехал… Гуси это! Совсем не гуси, а паны Летят в края, где стужи нету, — Их в пекле ждут у сатаны. Гей, тега-тега! Слышишь? Слышишь? Все церкви в Киеве звонят. Смотри, а там огонь горит, А пан лежит себе, читает И просит пить… А ты не знаешь, Ведь я зарезала его?… А он, хоть обгорел, хохочет… Смотри, — вон, на трубе!.. Чего, Чего глядит, как будто хочет Сожрать тебя! Мать, берегись! На, выкуси, на, подавись!»