Кодекс
Шрифт:
— Bay!
— Конечно, наружность ничего не значит. В Джулиане главное не внешность, а мозги.
— Ну разумеется! — Том невольно залюбовался ею. И решил: все призывы Джулиана к интеллектуальной чистоте — сплошное ханжество. Он такой же мужчина, как и все, только больше кривит душой.
— Недавно он опубликовал книгу «Расшифровка языка майя». Гений в подлинном смысле слова.
— Вы уже назначили день свадьбы?
— Джулиан не верит в такие предрассудки. Мы просто сходим к мировому судье.
— А как насчет родителей? Они не будут разочарованы?
— У меня нет родителей.
Том почувствовал, что краснеет.
— Извините.
— Не стоит извиняться. Отец умер, когда мне было одиннадцать. Мать скончалась десять лет назад. Я к этому привыкла, насколько можно привыкнуть к смерти родителей.
— И вы в самом деле хотите выйти за этого типа? Возникла неловкая пауза. Сэлли покосилась на Тома.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ничего. — Пора менять тему разговора. — Расскажите мне о вашем отце.
— Он был ковбоем.
«Ну конечно, — подумал Том, — богатеньким ковбоем, который объезжает скаковых лошадей». А вслух произнес:
— Не знал, что они до сих пор существуют.
— Существуют, — ответила Сэлли. — Только они совсем не такие, как показывают в кино. Ковбои — это трудяги, у которых рабочее место — седло. Они зарабатывают меньше прожиточного минимума, в свое время бросили школу, у них проблемы со спиртным, и еще до сорока лет они получают жестокие увечья либо погибают от травм. Отец был старшим ковбоем на коллективном ранчо в Аризоне и сломал себе шею, когда полез чинить ветряную мельницу. Это не входило в его обязанности, но судья решил, что виноват он сам, поскольку был выпивши.
— Извините. Я не хотел лезть не в свои дела.
— Все нормально. Мне даже полезно об этом говорить. Так по крайней мере учит мой психоаналитик.
Том не мог определить, шутит Сэлли или говорит серьезно. И решил на всякий случай поостеречься. Кто его знает — может, в Нью-Хейвене все поголовно ходят к психоаналитикам.
— А я подумал, что ваш отец сам владел ранчо.
— Решили, что я — богатенькая дочка?
— Ничего подобного! — вспыхнул он. — Просто вы — выпускница Йеля и так превосходно держитесь в седле… — Том вспомнил Сару. Он был сыт по горло богатыми девицами и заключил, что Сэлли такая же.
Сэлли рассмеялась, но смех прозвучал горько.
— Мне приходилось биться за каждую малость в жизни. Это касается в том числе и Йеля.
Том покраснел еще сильнее. Он понял, что судил опрометчиво: Сэлли вовсе не похожа на Сару.
— Несмотря на свои недостатки, отец был замечательным родителем. Научил ездить верхом, стрелять, считать поголовье стада, лечить и стричь скот. Когда он умер, мама переехала в Бостон, где у нее жила сестра. Работала официанткой в «Красном омаре», чтобы как-то меня поддержать. Я пошла в Фрамингемский государственный колледж, потому что после своего убогого образования в бесплатной школе не могла бы учиться ни в каком другом месте. Потом мама умерла. От аневризмы. Все случилось очень неожиданно. Во всяком случае, для меня. Словно конец света. А затем произошло кое-что хорошее: к нам пришла преподавательница антропологии, которая показала мне, насколько интересно учиться. И поверила в меня — поняла, что я не просто тупая блондинка. Она советовала мне стать врачом — я уже занималась на подготовительных медицинских курсах, но внезапно увлеклась биологической фармакологией и таким образом пришла к этнофармакологии. Просидела всю задницу, но поступила в Йельский университет. И там впервые встретилась с Джулианом. Никогда не забуду того дня. Он рассказывал на факультетской вечеринке забавнейшие истории. Я присоединилась к остальным и стала слушать. Джулиан говорил, как ездил в Копан. Он был таким… сногсшибательным! Словно ученый прежних времен.
— Ну еще бы, — хмыкнул Том.
— А теперь вы расскажите о своем детстве, — попросила Сэлли.
— Я бы предпочел о нем не говорить.
— Так нечестно. Том вздохнул:
— У меня было очень скучное детство.
— Что-то не верится.
— С чего начать? Мы были, как говорится, рождены для жизни в поместье. Огромный дом, бассейн, повар, садовник, постоянный управляющий, тысяча акров земли. У отца на нас были большие планы. Он собрал целую полку книг, как поставить на ноги детей, и прочел все до единой. И во всех говорилось, что надо начинать с больших ожиданий. Когда мы были еще совсем маленькими, он крутил нам Баха и Моцарта, а в комнатах развесил репродукции картин старых мастеров. Когда учились читать, развесил по всему дому наклейки со всевозможными словами. Я просыпался и первое, что видел: «зубная паста», «кран», «зеркало» — слова таращились на меня изо всех углов. В семь лет каждый из нас должен был выбрать какой-нибудь музыкальный инструмент. Я захотел играть на барабане, но отец настаивал на чем-нибудь классическом. Пришлось музицировать на фортепьяно. Вернон учился на гобое, Филипп — на скрипке. И по воскресеньям, вместо того чтобы идти в церковь — отец был убежденным атеистом, — мы одевались и давали ему концерт.
— Боже!
— Вот именно: «Боже!» То же самое со спортом. Каждый из нас должен был выбрать свой вид спорта. Не ради забавы и не для развития, а чтобы преуспеть. Мы учились в лучших частных школах. У нас был поминутно расписан каждый день: уроки верховой езды, домашние учителя, личные спортивные тренеры, футбол, теннисные лагеря, компьютерные лагеря, лыжные походы в Таос и Кортина-д'Ампеццо.
— Какой ужас! А ваша мать? Что она собой представляла?
— У нас было три матери. Мы братья только наполовину. Можно сказать, что отцу не везло в любви.
— И всех вас троих он оставил при себе?
— Макс всегда получал то, что хотел. Разводы были некрасивыми. Матери играли в наших жизнях небольшую роль. Моя умерла, когда я был совсем маленьким. Отец намеревался воспитывать нас самостоятельно и не терпел никакого вмешательства. Поставил себе цель вырастить трех гениев, которые изменят мир. Сам выбирал нам карьеру, даже подружек.
— Сочувствую. Какое ужасное детство…
Том поерзал в гамаке. Его неприятно кольнуло ее замечание.
— Я бы не назвал Кортина-д'Ампеццо на Рождество ужасным местом. Все-таки такое воспитание нам кое-что дало. Я полюбил лошадей. Филипп влюбился в искусство Ренессанса. А Вернон… он ощутил любовь к бродяжничеству.
— Так он и подружек вам выбирал?
Том пожалел, что упомянул об этой детали.
— Пытался.
— И как, удавалось?
Том чувствовал, что краска опять заливает щеки, но никак не мог себя перебороть. Он вспомнил Сару — такую блестящую, красивую, совершенную, талантливую и богатую.
— Кто она была? — спросила Сэлли. Женщины всегда все чувствуют.
— Девушка, с которой меня познакомил отец. Дочь его товарища. Смешно, но было время, когда наши желания совпадали. Я уехал с ней, и мы обручились.
— И что произошло потом?
Том внимательно посмотрел на Сэлли. Откуда в ней такой неподдельный интерес и что он означает?
— Не сложилось. — Он не стал объяснять, что застукал невесту в своей постели с другим мужчиной. Сара тоже получала все, что хотела. «Жизнь коротка, — говорила она. — Я хочу испытать все. Что в этом плохого?» И ни в чем себе не отказывала.
Сэлли по-прежнему испытующе смотрела на него.
— Ваш отец неплохо потрудился, — наконец проговорила она. — Он мог бы сам написать книгу, как воспитывать детей.