Кодекс
Шрифт:
Они стояли лицом к лицу. Маргарет держала двумя руками стакан с водой. Волосы, слежавшиеся и не мытые пару дней, все равно оставались красивыми. Он столько всего не сказал ей и столько хотел сказать, но не знал как.
— Что она с ним сделает, как ты думаешь? — спросила она.
— Не знаю. Вероятно, попросит оценить. Может быть, подарит какому-нибудь музею. Или оставит себе. Я в самом деле не знаю.
С каждым словом лжи он чувствовал, что теряет Маргарет, словно его слова обращали время вспять, стирая все, что они пережили вместе, и снова делая
— Деньги мне не нужны, Эдвард. — Она не смотрела ему в глаза — возможно, эту речь она приготовила заранее. — Я просто хотела побыть с ним подольше. Я знаю, это не мое открытие, — она жестом прервала его возражения, — ведь это ты его нашел в конце концов. Но я могу читать его, Эдвард. Могу говорить от его имени. От имени Гервасия. Лучше меня этого никто не сумеет.
— Я знаю, Маргарет. Ты уж поверь мне. И сделаю для тебя все, что смогу.
— Тогда возьми меня с собой.
Сердце у него разрывалось, а изо рта помимо его воли и желания вылетало «проконсультируюсь», «сфера компетенции», «отношения с клиентом», «право собственности». Точно это говорил робот. Он — робот — тарахтел все быстрее, стремясь обогнать чувство стыда и вины, нависшее над ним, как девятый вал над серфингистом.
— Слушай, — сказал он, стараясь скорей закруглить свое жуткое выступление, — я, наверно, остановлюсь в Уэймарше. Я позвоню тебе оттуда, и мы обговорим условия, идет?
Она вымученно улыбнулась ему.
— Ладно, поговорим, когда будешь на месте.
— Я тебе позвоню. Все будет в лучшем виде.
Он снова положил футляр в холщовую сумку и бодро вскинул ее на плечо. Еще немного, и пора будет уходить.
— Ты успела прочесть еще что-нибудь?
— Да, кое-что. — Ее, как и его, явно порадовала возможность поговорить о чем-то еще, кроме их будущего. — Некоторые страницы нуждаются в реставрации, чтобы полностью восстановить написанное.
— А чем все кончилось, знаешь? Мы, помнится, расстались с нашим героем в ледяной пустыне? Давай, не томи! — Все, что бы он ни говорил и ни думал, заставляло его внутренне ежиться.
— Это в самом деле интересно, — поджала губы она. — Я тут пыталась разобрать первоначальные тексты, которые потом соскоблили. Так вот Гервасий пробовал разные концовки. В одной рыцарь остается в тех краях и женится на киммерийке. В другой — становится святым и обращает их всех в христианство. В третьей вроде бы выясняется, что Киммерия — это Англия, ставшая неузнаваемой из-за холода и чумы.
— Прямо «Планета обезьян».
— Правда похоже? Только Гервасий все эти версии стер. В окончательном варианте герой просыпается как-то утром и вспоминает, что нынче Пасха. Он давно уже не ходил к мессе и нуждается в отпущении грехов. Он не уверен, что киммерийцы — христиане, однако спрашивает, и его провожают в церковь, в некую чудотворную часовню. Только помолившись там, он сможет вернуться домой, говорят ему.
Часовня вся неведомым образом возведена из цветных стекол, без единого камня. Не знаю, бывал ли ты в Париже, но мне кажется, что это здание чем-то напоминает Сен-Шапель. На стеклянных стенах изображены античные мифы: Орфей и Эвридика, Пигмалион, падение Трои и так далее. Часовня по-своему похожа на кодекс. Сам Гервасий указывает на это: «То книгу привело на память, // Стенной оклад с листами из стекла».
Он сознает, что это Часовня Роз, тот самый мистический храм, о котором говорил олений рыцарь и к которому он шел с самого начала. Он нашел ее, когда перестал искать. Цель его странствий достигнута.
В часовне жарко, что, в общем, имеет смысл — ведь такое стеклянное строение все равно что оранжерея. Впервые за долгие месяцы рыцарь согревается и чувствует, что он в безопасности. Он молится, и молитва избавляет его от страданий. Тоска по жене и по родной Англии оставляет его. Ни до чего на свете ему больше нет дела. Все, что казалось ему важным, теряет значение. Быть может, это духовное прозрение, отрешение от всего земного, а может быть, он просто устал страдать. В этом смешении веры и отрезвления, экстаза и разочарования он снимает с себя доспехи и засыпает перед алтарем. Во сне душа его покидает тело и возносится на небеса.
Эдвард переступил с ноги на ногу. Конец показался ему закономерным, но очень уж грустным.
— Значит, он так и не вернулся домой?
— Нет. Не вернулся.
Ему хотелось сказать что-нибудь умное, но в голову, хоть убей, ничего не лезло.
— И что, по-твоему, это означает?
Маргарет пожала плечами.
— Мои коллеги определенно сказали бы так. Часовня Роз в диалектическом плане — противоположность черной страницы во второй части. Одна — свет, другая — тьма, часовня дает прибежище — ущелье губит, часовня открыта — мрак непроницаем…
— Ясно, ясно. Ты-то сама как думаешь?
Маргарет, отвернувшись к столу, смела с него себе на ладонь книжную пыль.
— Даже не знаю. Конец скорее экзистенциалистский, чем христианский. Мне он нравится.
— Разве тебе не кажется, что ему все-таки следовало добраться домой?
— А тебе, значит, так кажется? — ни с того ни с сего взъярилась она и кинула в него пригоршню пыли. — Посмотри вокруг! Ты в каком мире живешь? Каждый получает что хочет, всё складывается как нельзя лучше, все возвращаются домой? Так, что ли?
— В общем-то нет. — Эдвард обиженно отряхнулся. — Я, конечно, не знаю…
— Ах ты не знаешь? Ничего, узнаешь скоро! Или спроси герцогиню, она тебе скажет.
Он принял ее вспышку почти с облегчением. Пусть злится, это хорошо. Он сам был зол на себя.
— Ладно, Маргарет. Извини. У меня не было выбора, ты же знаешь. А для тебя я сделаю все, что смогу.
Она, кивнув, отряхнула руки.
— Да, конечно. Я знаю.
В комнате стало тихо. Даже всегдашний фоновый уличный шум вдруг на секунду затих, сделав их молчание еще заметнее. Он поправил на плече сумку.