Кое-что особенное
Шрифт:
– Не вижу ничего неприличного и с удовольствием помогу вам, – отозвалась я.
Почему бы нет. Он сделает хороший снимок, отошлю его матери. Пусть своими глазами увидит, что я жива и здорова. Вспомнив о письме, полученном сегодня утром, я отвернулась и сделала вид, будто никак не могу справиться с тугим механизмом зонта.
Конверт был подписан ее рукой. Значит, в нем не та новость, которую я боюсь услышать всякий раз, как почтальон прибывает в город. Но все же я не решилась распечатать письмо немедленно…
– Уна? Что случилось, вы все-таки обиделись?
Евгений взял у меня зонт, сложил его
Мясник знал меня с детства и любил, в отличие от злопамятной Клары, потому искренне обрадовался нашему визиту. Он явно намеревался поболтать с нами хотя бы пару минут, но пришлось его разочаровать – мое настроение испортилось безвозвратно. Познакомив мужчин и оставив заказ, я распрощалась и поспешила к выходу, намекнув на неотложные дела. На улице Евгений раскрыл надо мной зонт и взглянул подозрительно.
– Разве у вас есть срочные дела?
– Разве я должна перед вами отчитываться? – бросила я с раздражением и тут же пожалела об этом. Вышло слишком резко. – Простите. Но у меня и впрямь есть кое-какое дело. Если не возражаете, проводите меня до гостиницы, пожалуйста.
Он согласился, и мы молча повернули обратно. Евгений больше ни о чем не спрашивал, и я была ему благодарна – разговаривать не хотелось. Если честно, возвращаться хотелось еще меньше: вот бы бродить по мокрым улицам до заката, ни о чем не думать и никуда не спешить. Увы, сегодня мы оба не могли себе этого позволить, что бы я ему не говорила.
В холле мы простились до ужина, и я поднялась в свой кабинет. Нужно собраться с духом и прочесть письмо, узнать правду, какой бы она ни была, и на том успокоиться. Разве можно быть такой малодушной? Ведь это весточка от мамы, послание, которого я ждала не меньше, чем боялась.
Выдохнув, я разрезала плотный конверт и достала единственный лист бумаги, с обеих сторон исписанный ее мелким кружевным почерком.
“Здравствуй, моя милая Уна!
Прости, что не сразу ответила на твое последнее письмо – обстоятельства потребовали моего срочного отъезда, но сейчас все разрешилось наилучшим образом. Ты наверняка всполошилась и будешь справляться о подробностях, и, предвосхищая это, спешу тебя успокоить. Вопрос, для решения которого мне пришлось покинуть свою тихую обитель, касался вовсе не моего здоровья, как ты могла предположить, а дел господина Кьера. Помнишь, я писала тебе о нем?”
Далее следовал краткий и довольно скучный рассказ о тех самых делах и ее поездке, который я наспех пробежала глазами. Конечно же я помнила, что она завела дружбу с неким респектабельным пожилым господином, и радовалась этому – значит, у нее еще остался к чему-то интерес.
“Пусть сезон на исходе, и многие курортники еще третьего дня уложили чемоданы, погода стоит превосходная. С моря дует приятный легкий бриз…”
После, про море потом, когда стану перечитывать.
“Дорогая, до меня дошли слухи, будто Оле Юстенсен женился на этой вертихвостке Кларе, дочке молодого Лассена. Правда ли это? И почему тогда я узнаю такую важную новость не от тебя? Ты ведь знаешь, с какой симпатией я отношусь к этому милому мальчику! Всегда считала его подходящей для тебя партией, но почему же…”
Ох, мама! Мы ведь столько раз обсуждали это, еще до того, как ты решила уехать. Неужели и теперь тебе все еще небезразличны матримониальные обстоятельства несчастного Оле? Или мои шансы, на твой взгляд, настолько невелики?
“Понимаю, я не вправе писать тебе об этом теперь, но единственное, что беспокоит меня на этом свете – твое одиночество, Уна. Думаю, я была бы рада даже узнав, что ты выходишь за чужеземца и покидаешь Сёлванд, лишь бы не оставалась одна, ведь после моего отъезда рядом с тобой больше нет ни единого близкого человека”.
Иными словами, она готова отдать меня за любого, лишь бы кто взял. Я прикрыла веки, уговаривая себя успокоиться. Глубокий вдох. Просто последствия давнего отъезда. Она стареет, пусть не так быстро, как рассчитывала, но это не могло не отразиться на ее… характере. Медленный выдох. Нужно терпеть. Ведь несмотря ни на что это моя мать, и она жива и вроде бы здорова. Пока здорова. И кто знает, может она действительно права.
Я вспомнила, как когда-то та же самая женщина говорила мне, что однажды я встречу своего единственного, того, с которым мы будем любить друг друга до последнего вздоха.
“Ты сразу его узнаешь, едва увидишь, – говорила она. – И не захочешь больше отводить от него взгляда и смотреть на других. Потому что в нем будет кое-что, заметное только тебе одной. Кое-что особенное…”
Открыв глаза, я помассировала пальцами виски, чувствуя, как под кожей напряженно бьются жилки. Спокойно. Если огорчусь слишком сильно, начнет болеть голова, или еще хуже…
У меня еще достаточно времени, чтобы придумать ответ. Надо бы рассказать ей самые интересные сплетни, не забыть упомянуть, что у нас гостит сама Ханна Халль. Можно намекнуть, будто у меня появился новый поклонник, но туманно, чтобы не догадалась об обмане. Я хочу, чтобы она улыбалась, читая мое письмо.
Ларс задает вопросы
2.1.
Мой день обычно начинался очень рано, как и у всего персонала нашей гостиницы. К тому часу, когда начнут просыпаться постояльцы, все должно быть готово: уборка завершена, стол накрыт к завтраку, выпечены свежие булочки и сварен кофе. У дверей жильцов должны ждать начищенные ботинки, а внизу – газеты и журналы, доставляемые сюда раз в два дня.
Вот и сегодня рассвет застал меня на ногах. К тому времени как наступило утро я успела наведаться на кухню, дать старому ворчуну Фредерику распоряжения на сегодня, которые он выслушал с обычным хмурым смирением, и решила выпить чаю на веранде.
Погода выдалась подходящей: небо хоть и оставалось пасмурным, но все же было светлым, затянутым легкой дымкой. До обеда вряд ли начнется дождь, так почему бы не воспользоваться случаем для небольшой прогулки.
Стоило мне расположиться в кресле-качалке рядом с плетеным столиком, уже накрытым для чаепития, как на крыльце появился Евгений. При нем были сложенный штатив и фотокамера в чехле. Вид он имел бодрый и свежий.