Кофе и полынь

Ролдугина Софья Валерьевна

А потом он резко разворачивается ко мне.

Я делаю крошечный шаг назад:

– Как вы умерли? – спрашиваю тихо, хотя не надеюсь уже, что он ответит. – Кто виноват в вашей смерти?

Фигура его покачивается, как тростинка на ветру, и размазывается, точно она сделана из тумана.

– Я виноват, я, я, – повторяет граф. – Девица, да, девица, алманка, да, да… та девица… снова она…

Он говорит уже совершенно невнятно, и я повторяю с нажимом:

– Это она убила вас? Алманка? Женщина?

– Девица, –

бормочет он, раскачиваясь всё сильнее. – Девица… если бы… если бы я заметил! Если бы я понял! Если бы… – он замирает – и вдруг резко оборачивается ко мне. – Ты! Ты! Ты!

Каждое слово – шаг.

Ближе.

Ближе.

Ближе…

– Стойте! – отшатываюсь я. Некуда бежать; вокруг тьма, и сонмы мёртвых в ней. – Стойте, пожалуйста, я… – Становится страшно… а потом меня наполняет гнев. – Остановись, ты, немедленно!

Я не прошу – я приказываю.

И он действительно останавливается.

– Мы поговорим ещё, – тихо обещаю я, пока он в состоянии слушать. – Я вернусь. Оставайся здесь. Жди.

И ухожу, не оборачиваясь.

Небеса знают, что бы я увидела, если бы обернулась.

Мне страшно; я слишком спешу возвратиться домой, прямо сейчас, пока ощущаю себя живой. Не сильной, не хитрой, нет – хотя бы просто человеком! Сердце колотится так, что биение его отзывается эхом в облаках вокруг, там, где скитаются во мраке хищные, вытянутые рыбьи силуэты.

Что-то ревёт; гром ли, моторы?

Свет то вспыхивает, то гаснет.

Пахнет гарью.

В глубине души я почти уверена: только что произошло нечто очень важное, но мне недостаёт знаний, чтобы осознать это, разглядеть важный ключ. Мир вокруг – тревога, непостоянство, изменчивая темнота.

Я слишком спешу и потому не замечаю вовремя, что сбилась с пути.

Моя сияющая тропа обрывается вовсе не там, где должна бы. Кто-то вмешался и исказил её. Там, где был светлый дом, полный доброго колдовства, тёплый, настоящий – подделка. Стены чёрные, точно обугленные, вместо крыши – дым, и всюду на земле кости, человеческие и звериные. Крыльцо провалилось, камень расколот, двери в холл широко распахнуты, и там, на рассохшемся паркете, в ряд стоят гробы.

Крышки сдвинуты. Если подойти чуть ближе, сделать шаг, то можно разглядеть, кто внутри. Но даже отсюда я вижу, тот, что с краю: рыжие кудри, лицо белее шёлка, устилающего гроб изнутри, голубое платье…

– Неправда, – говорю я вслух, будто пытаюсь таким образом вернуть себе силы. Но в груди всё холодеет, и не двигаются ни руки, ни ноги. Губы тоже словно бы онемели. – Это всё ложь.

– Пока неправда, – мягко соглашается голос. – Но будет. Все твои пути ведут ко мне.

Не надо даже смотреть, чтобы понять, кто это.

Он высок и сед; у него зелёные одежды, немного старомодные – такие мог бы носить в молодости мой дед. Вместо глаз – чернота, нос узкий и длинноватый, лоб высокий,

подбородок острый.

Пожалуй, впервые я вижу своего врага так ясно.

И, Небеса, как же он страшен!

Стоит нашим взглядам встретиться, и мир вокруг начинает рассыпаться – с дальнего края, от горизонта. Бромли исчезает, пожираемый пустотой, поддельный особняк шатается и стонет, словно на сильном ветру, кости на земле разом трескаются.

Пахнет сыростью могилы – и тленом.

И зачем я послушалась Эллиса, зачем отправилась к призраку, зачем вообще покинула свой дом, наполненный светом…

Мне жутко и одиноко, и тело всё деревенеет.

– Вот ты какая, – говорит Валх. Он запускает руку за пазуху и достаёт нечто вроде шнура, удавки. – Иди-ка сюда. Не бойся.

Он не жив и не мёртв – не принадлежит ни одному из миров. Его лицо покрыто трупными пятнами, но руки ухоженные, точно у джентльмена… если б не когти – звериные, чёрные.

Я отчаянно стараюсь не бояться, и всё-таки мне страшно.

– Иди сюда, – повторяет Валх.

…мои ноги всё ещё не касаются земли; босые ступни утопают в сияющих лепестках. Когда я понимаю это, становится немного легче, и я пытаюсь представить, что бы сделала на моём месте Абени… или бабушка… или…

Озарение похоже на вспышку молнии.

Очень ясно и чётко я представляю, что у меня лицо моей матери. Её нежные черты; её ласковая улыбка – и бездонный взгляд из того давнего сна.

– Нет, – говорю я маминым голосом, который помню смутно, но всё-таки помню. – Это ты иди ко мне.

Он вздрагивает и замирает – ровно на мгновение, на краткий, едва заметный миг. Но достаточно даже этого. Я готова; я ощущаю изъян в его колдовстве всей кожей – как трещину, как тёплый свет, и устремляюсь туда, домой, в мой настоящий дом.

…и просыпаюсь.

Весь следующий день я провела дома, сказавшись больной. Это было недалеко от правды: после того как сразу два сна кряду обернулись кошмарами, меня почти что парализовало слабостью. До полудня даже подняться с постели не получалось, а потом к тому же накатил волчий аппетит. Обед Юджиния принесла в спальню, а вот к ужину уже получилось спуститься самостоятельно.

Клэр, кажется, не очень поверил сбивчивым объяснениям про погоду и мигрень.

– О нездоровье, дорогая племянница, вы всегда упоминаете с досадой, – проворчал он. – Верней, с таким выражением лица, что если б хворь можно было отловить выпороть на конюшне за неподобающее поведение, то вы бы так и сделали. А сейчас вы выглядите испуганной.

– Просто дурной сон, – попыталась было отмахнуться я.

Клэр выгнул бровь:

– Меня должно это успокоить? Учитывая даже, что я имел честь неплохо знать леди Милдред? А если вспомнить, о чём вы рассказали мне не далее чем нынешней весной…