Когда цветут камни
Шрифт:
— Не разговаривает она со мной. Не выйдет из этого ничего…
— Не выйдет… — Пимщиков открыл стол и показал на толстую книгу в кожаном переплете. — В священном писании сказано: от родной крови отрекаться грешно.
— Вот дай мне эту книгу, я покажу ей такие слова, тогда что-нибудь получится, — сказал Семка, протягивая руки к открытому столу.
Пимщиков резко оттолкнул его и закрыл стол. Семка набрался храбрости возразить:
— Тогда мне не с чем к ней идти…
— Делай, как велено, и молчи, — уже тоном приказа осадил его Пимщиков. И этот тон еще больше возмутил Семку. Язык зудился сказать
Пимщиков приехал на Громатуху в прошлом году, осенью, откуда-то из тех районов Центральной России, куда подходили немцы. Там будто похоронил он всех своих родных и близких, потому что городок, в котором жил, целый месяц обстреливали пушки и самолеты. Сюда, в тайгу, Пимщиков приехал с надеждой найти кого-то из дальних родственников, переселенных в эти края еще в тридцатые годы. На руках у него была пенсионная книжка, но он не очень-то нуждался в пенсии, потому что здешнюю тайгу и золотопромышленное дело знал хорошо.
Недавно Семка подсмотрел, что к Пимщикову из тайги приходит его сын Андрейка, дезертир, а люди болтают, будто это сын парторга Василий Корюков хоронится в лесу.
И, вспомнив сейчас обо всем этом, Семка сказал:
— А вдруг придет такая бумага: Василий убит или, еще хуже, жив и скоро вернется домой? Куда же тогда Андрейке деваться? Ведь тогда за ним все бросятся в облаву…
Но хитрый Пимщиков не растерялся от такого прямого удара. Будто не слыша того, что сказал Семка, он приподнялся со стула и, приблизив свое волосатое лицо к Семкиному уху, прошептал:
— Третьяковский шурф теряем. Такое богатство из-под самого носа могут увести.
— Кто? — встрепенулся Семка. Это сообщение убило в нем всякую злобу на Пимщикова: о третьяковском шурфе он думал дни и ночи еще при жизни Третьякова, а теперь считал его уже своим и к весне собирался перебраться туда окончательно.
— Известно кто, — заговорщицки намекнул Пимщиков, видя, как округлились Семкины глаза.
— Как же быть?
— Вот так… Слушай, что тебе говорят, и выполняй, остальное не твоего ума дело. Не один ты привык к золоту… Ступай в лесосеку, там…
На пороге показалась какая-то богомольная старуха, и Пимщиков заговорил другим тоном:
— Ну, иди, иди, Семен. Раз повестку получил, значит, положено тебе ехать в лесосеку. Поработаешь там на совесть, и тебя не забудут.
Семка вышел и остановился: по дороге, в сторону зимовья Девяткиной, легкой трусцой тащила сани серая лошадка, в санках сидел Фрол Максимович Корюков.
Телеграмма из райкома, конечно, сильно испортила настроение парторгу Громатухи. Дела вроде пошли на лад, а тут на тебе: «Прекратите митинговщину». Досадно и обидно, когда на тебя возводят несправедливые обвинения. Досадно потому, что, случается, несправедливость берет верх.
И каждый раз, когда сердце Фрола Максимовича сжимала обида, в голову как-то сами собой приходили думы о Василии: «Как он мог пропасть без вести?»
Давненько не было писем от Максима, да и фронт теперь вон где, под самым Берлином. Задумался Корюков.
Перед глазами — родная тайга, укутанная белым. Снег уже осел, спрессовался, и пробитая сквозь сугробы дорога к зимовью Девяткиной теперь как бы всплыла на поверхность снежных волн. Справа и слева на косогорах стояли сосны в снежных папахах; ближе к дороге сбежались пихты, еще ближе, нависая над дорогой, угрюмились бородатые кедры; местами размашистые лапы елей задевали о дугу и потом раскачивали долго увесистыми кулаками, как бы угрожая схватить и выдернуть из саней задумавшегося Фрола Максимовича.
Проезжая мимо одиноких избушек, разбросанных между Громатухой и зимовьем Девяткиной, Фрол Максимович перебрал в памяти все слова телефонограммы райкома и стал думать о старателях. Живут как сурки в норах — разобщенно. Кто трудится, кто лодырничает, одному фартит, другой как рыба об лед бьется… Вон в овраге на вершине косматой березы висят санки с передвижной старательской бутарой [2] для промывки песков. Что за шутка? Кто затащил туда эти вещи? Вернее всего, сам старатель. В пургу он передвигался на лыжах по поверхности снежного покрова и, выбившись из сил, бедняга бросил санки. Прошли недели, месяцы. Снег осел, и повисло хозяйство старателя на вершине дерева, на удивление проезжим и прохожим, а где сам старатель — неведомо. Быть может, замерз или скитается по избушкам тех старателей, которым фартит.
2
Переносный агрегат для промывки золотоносных песков.
В морозной тишине тайги хорошо думается. Мысленно Фрол Максимович забежал далеко вперед, он уже сидел на бюро райкома и рассказывал, доказывал руководителям района необходимость коренной перемены в жизни старателей. Долго ли его будут слушать там — неизвестно, рассказа хватит на целый вечер, но за дорогу хорошо бы пораскинуть и заранее уложить свои мысли в получасовую речь. Все в голове, и выбирать самые основные вопросы Фролу Максимовичу так же легко, как если бы перед ним лежал исписанный блокнот. Эх, если бы еще был под рукой утвержденный проект Максима! Тогда бы легче было убедить членов бюро. А если не поймут… Тогда придется писать выше или самому в крайком двинуть.
Ухабы, рытвины, раскаты… Местами санки бросало, как лодку в шторм, но Фрол Максимович не выпускал вожжей из рук. Сидел он в сайках твердо.
Он уже проезжал мимо зимовья Девяткиной.
Матрена Корниловна, завидев его, выбежала на дорогу, крикнула:
— Стой, Максимович! Ко всем заезжаешь, а ко мне глаз не кажешь?
— Некогда, Корниловна, еду в райком.
— Слышала. Зайди, однако, посоветоваться надо: на какие делянки в первую очередь лесорубов посылать? Я план составила. Взгляни… Ночи не сплю, так разволновало меня это дело. Все думаю, думаю…
— На обратном пути, Корниловна, обязательно заеду.
— Ишь ты какой… — Матрена Корниловна выхватила из рук его вожжи и завернула лошадь во двор. — Раз так, то обожди минутку, сейчас надену шубенку и провожу тебя до Гляден-горы. Поговорить надо…
Через минуту она вышла с централкой в руках и на ходу зарядила ее жаканами.
— Зачем ты эту палку взяла? — спросил Фрол Максимович.
— Надо… Говорят-де, из берлоги медведь поднялся, к полынье на водопой выходит. Сегодня утром следы заметила…