Когда цветут камни
Шрифт:
Мороз проник в барак лесорубов. Нюра Прудникова проснулась от холода: соседка по нарам стащила на себя ее одеяло. Проснувшись, Нюра возмутилась — почему не топится печка. Вон как все ежатся во сне, а дежурная лежит между спящими. Наверное, захворала. Ничего не поделаешь, придется самой вставать.
Встала Нюра и сразу поняла, почему печка не топится: дров ни полешка.
Всунула ноги в чьи-то валенки и отправилась за дровами. Но не тут-то было — мороз спайками льда приковал двери к порогу. Прижав локти к груди, девушка с размаху ударила плечом в дверь, и она распахнулась.
— Ох…
Нюра
На прииске Нюру Прудникову знали как девушку бойкую, и она сама не считала себя трусихой. Ей ничего не стоило спуститься в темную заброшенную шахту, она не боялась ходить ночью по таежным тропам с одного прииска на другой. «Ее не испугаешь ни чертом, ни дьяволом», — говорили приискатели. Нюра побывала там, куда даже парни побаивались ходить. Ну, например: осенью ходила за кедровыми орехами на Соболиную гору, где сказывают, собираются все гадюки на свою змеиную свадьбу. Ходила туда часто и ни разу не встречала змеиных клубков.
Одним словом, бойкая девушка, В нее влюбился забойщик Коля Васильев: он прислал ей через своих товарищей письмо.
Нюра прочитала послание влюбленного своим подругам и отчеканила:
— Я ему не ровня, водиться с ним не буду. Молод еще, пусть подрастет.
И тогда же подумала: кончится война, тогда видно будет, а то еще влюблюсь, чего доброго, стану сохнуть и тосковать, как Варя Корюкова. Да и вообще-то, существует ли такая любовь на свете, о какой пишет Коля Васильев: «что приходит, когда ее не ждешь, и берет верх над сердцем и умом»? И, как всякая девушка, которой еще не довелось испытать на себе могучую силу любви, Нюра утверждала: такая любовь существует только в песнях, книгах и письмах…
«Атаман в юбке», — называли ее громатухинские женщины.
«Бойкущая, любого парня за пояс заткнет», — говорили о ней громатухинские мужчины.
И она не обижалась: «Пусть говорят, меня от этого не прибудет, не убудет, какая была, такая останусь».
Но сейчас Нюра растерялась: перед ней лежал голый, обезглавленный труп. Захлопнув дверь и спрятавшись за косяк, Нюра вся сжалась в комок.
— Девочки… — позвала она. Но никто не отозвался. — Ну, девочки, вставайте же! — позвала она громче и только теперь увидела, что дежурная не спит: прижавшись к подруге и затаив дыхание, она ждала, когда проснется «атаман в юбке» и постучит в стенку к отцу. — Ну вставайте же, я вам говорю!
И девушки начали подниматься.
— Одевайтесь, пойдемте к мужикам. Там что-то случилось. И не кричать, — предупредила их Нюра. Они прислушались: в дверь кто-то постучал, потом сильно, как лошадь копытами, затопал ногами.
Девушки затаились. Топот удалялся по дороге на перевал, в сторону Громатухи.
На перевале Семку встретила Матрена Корниловна.
— Куда ты помчался, Семен? — спросила она с таким видом, будто после вчерашней охоты между ними установилась дружба; иначе она не могла поступить — метнется Семка в сторону, гоняйся тогда за ним по насту, как кедровка за козлом.
Но шкодливый Семка принял это всерьез. Он убедил себя, что ему и в самом деле удалось напугать лесорубов, и они сейчас разбегутся по домам. Он уже и сам наполовину поверил в то, что у порога барака лежит не туша медведя, а обезглавленный человек.
И попытался напугать Матрену Корниловну:
— Беда там, Корниловна, беда!..
— Что за беда?
— Голову отрубили человеку топором. У порога лежит, сам своими глазами видел, истинный Христос…
Матрена Корниловна подумала о Захаре Прудникове: «Неужели он пустил в ход свой топор? И черт меня дернул оставить его там на ночь! Больной человек, горячий и нервный, ногу на фронте оставил. Кто-нибудь разозлил его — и он за топор… Тьфу! Что это я… такую возвожу на него напраслину. Может, это тот, за которым гоняюсь по горам и перевалам, замыслил что-нибудь бандитское, негодяй, и подкрался…»
Но, заметив, что округленные глаза Семки бегают, спокойно спросила:
— Еще что случилось?
— Больше ничего не заметил…
— Поворачивай!..
Семка втянул голову в плечи, замялся.
— Поворачивай, тебе говорю! — Она сняла централку с плеча и направила ствол на Семку. Семка послушно повернулся. «Бешеная баба, ей ничего не стоит и человека убить».
— Пощади, Корниловна, не стреляй…
— Не оглядывайся! — пригрозила Матрена Корниловна; она быстро повесила централку на плечо — по-охотничьи, вниз стволами, а то, чего доброго, еще встретится Фрол Максимович, и тогда прощай ружье — тут же отберет. Потом вызовет на партком, и выкладывай партбилет: разве можно под ружьем возвращать человека на лесозаготовки?
Семка шел впереди, поеживался. Ему казалось, что Матрена Корниловна взвела курок и нацеливается ему в затылок. «Убьет, проклятая, как есть убьет». Он старался ступать так, чтоб снег не скрипел под ногами: ловил ухом — шагает она за ним или остановилась. Если остановилась, значит, прицеливается…
— Не танцуй, а шагай побыстрее. Что ты, как балерина, на цыпочках! — торопила его Матрена Корниловна. Она глядела вдаль, на дорогу, где, по ее расчету, вот-вот должен был появиться Фрол Максимович.
Достается теперь парторгу за все. О ходе лесозаготовок с него спрашивают и райком и райисполком. А тут еще эта возня со старателями: из Москвы пришли директивы, надо подготавливать широкий фронт работ. План добычи золота на второе полугодие увеличивается почти в три раза. Кое-где под государственные разработки отводятся и старательские объекты. Старатели встают на дыбы, словно вся приисковая земля принадлежит им, словно она их частная собственность. И попробуй доказать им, что это не так. Трудно. Нужна помощь. Но откуда ее сейчас получишь? Скорей бы война кончалась. Все люди там. И с Берлином что-то затянулось. Остановились наши войска где-то вблизи. По карте посмотришь — в трех сантиметрах. И стоят…
— Корниловна, пощади, — взмолился Семка. — Христом-богом прошу, буду век тебе служить, до самой старости…
— Ладно, знай себе иди и рассказывай по порядку, что там произошло.
— Говорю тебе: поглядел на отрубленную голову, и дюже страшно стало. Побежал куда глаза глядят. По насту хотел, да еще темно было.
— Вот как, темно? Не то, Семен, говоришь, не то.
И вдруг Семка пошел на попятную.
— Прости меня, Корниловна, прости. Медведь попутал…
И рассказал все, как было. Матрена Корниловна как будто смирилась: