Когда город спит
Шрифт:
Пока капитан и старший помощник беседовали, коротая часы ночной вахты, жизнь на «Маринелле» шла своим чередом. В кочегарке звенели об уголь лопаты, в машинном отделении вахтенный механик Файст подремывал, примостившись в углу на трехногом стуле. Спать Файсту не хотелось, но он насильно заставлял себя заснуть, чтобы не вспоминать о случившейся неприятности: вчера он проиграл в покер второму помощнику капитана сто двадцать долларов. В кубрике перед сном болтали матросы.
— В Марселе возьму у старика расчет, — жестикулируя, мечтал вслух Эжен Лансье — низенький, длиннорукий француз, в свое время переплывший на спортивной шлюпке Ла-Манш, чтобы не оставаться в оккупированной гитлеровцами
— А я дослужу до конца, потом спишусь на берег и открою табачную лавочку, — сказал толстый, с плутоватым лицом боцман Келли. — Замечательная штука! Она не боится никакого кризиса — при любых неприятностях люди продолжают курить. Даже курят еще больше, чем обычно: больше волнуются. Нет, с табачной лавочкой не пропадешь.
Мы идем в океане, и нет воды.Мы идем в океане, и нет воды.Третьи сутки пьян капитан.Третьи сутки и боцман пьян,А кругом океан, океан,И у нас нет воды… —вполголоса, тихо аккомпанируя себе на банджо, напевал старую морскую песню негр-матрос Герберт Лунс.
Без ветра висят паруса.Без ветра висят паруса.Куда ни глянешь — везде вода,А у нас нет воды…— Выбери что-нибудь повеселее или замолчи, — посоветовал Лунсу старший рулевой Геттль. — Что ты там причитаешь о воде! Завтра в Энске мы будем пить настоящую русскую водку.
— Я пил однажды русскую водку на их корабле, — сказал Лансье. — Мы плелись под конвоем эсминцев в Атлантике, и наш «Либерти» торпедировали. Я болтался в холодной воде с час, пока меня не подобрали русские — их торговые суда входили в наш караван. Со мной выловили еще шестерых. Русский врач суетился вокруг нас, как будто мы законные дети английского короля. Каждый получил по полному стакану водки. Дали бы и больше, да стыдно было просить… А миноносцы эскорта и не подумали остановиться, чтобы спасти людей с гибнущего судна.
— Русские дружные ребята, — согласился Геттль. — Ты заметил, что они никогда не дерутся между собой? Однажды во Владивостоке…
Но никто так и не узнал, какой случай из своей жизни хотел поведать товарищам рулевой «Маринеллы» Ник Геттль.
Страшной силы взрыв потряс судно от киля до клотиков мачт.
Нос корабля подпрыгнул вверх, отломился от средней части корпуса и мгновенно пошел на дно. Сидевшие в кубрике не успели понять, в чем дело. Спокойное выражение еще оставалось на лицах, еще, казалось, не замерли последние слова Геттля, а в кубрик хлынула густая черная волна. В несколько секунд море покончило с мечтами Лансье о Париже, с расчетами боцмана открыть табачную лавочку — со всеми планами этих людей на будущее.
Середина и корма «Маринеллы» тонули медленнее носовой части. Пароход сперва резко накренился на левый борт, потом выпрямился и в таком положении начал уходить под воду. Из машинного отделения наверх не выскочил никто. На мостике при взрыве погибли рулевой, вахтенный матрос и Селливен. Осколок железа с острыми зазубренными краями ударил Кента в левое плечо. Крепко держась неповрежденной правой рукой за поручни, капитан продолжал стоять на своем месте. Он понимал: командовать, пытаться
Капитан почувствовал холод в ногах. Это вода… Вот она дошла до колен, потом все выше, выше, выше…
Скоро от «Маринеллы» не осталось ничего, кроме нескольких приплясывающих на волнах обломков дерева.
Откуда-то издалека, с берега, донесся еле слышный вой сирены…
1. «Доброе сердце» лейтенанта Милетина
После полуночи реку затянуло туманом. К тому времени, когда Рустам Кулиев заступил на пост у бензосклада, противоположный берег Эльбы исчез. Белая пелена серебрилась над рекой. Луна ярко освещала туман, и казалось, что река вышла из берегов, сделалась густой, как вата, а образовавшиеся на ее поверхности большие пологие волны застыли, скованные неведомой силой.
Пост Рустаму достался спокойный. Держа винтовку и солдат думал свои думы, мечтал о скором возвращении в родной Баку.
Мечты, однако, не мешали Кулиеву чутко прислушиваться к каждому шороху. Внезапно часовой услышал едва уловимый, очевидно, очень далекий, необычный плеск на реке, не похожий на плеск волн. Кулиев отступил в тень, крепко сжал винтовку, напряженно вглядываясь в туман
Плеск становился громче, но туман попрежнему не давал возможности разглядеть что-нибудь на реке. С берега виднелась небольшая темная полоса воды шириной метров в пять, а дальше Эльбу скрывала белая муть, но Рустам определил, что загадочные звуки приближаются.
В ожидании прошло несколько минут. Наконец Кулиев увидел три круглых темных пятна. Они становились яснее и яснее. Вскоре Кулиев разглядел головы и плечи плывущих людей. Солдат хотел окликнуть их, но раздумал. Пусть сперва выберутся на сушу.
Они выбрались, трое пошатывающихся от усталости мужчин.
— Приплыли, — прерывающимся не то от холода, не то от волнения голосом сказал один. — Даже не верится, что мы у своих. Вот счастье-то, товарищи!
— Побегать надо, иначе околеешь с холода, — перебил второй.
— Теперь не околеем, скорей бы кого из красноармейцев или командиров увидеть, — весело возразил третий.
— Руки вверх! — Кулиев, выступив из своего укрытия, направил винтовку на неизвестных. Все трое на секунду застыли от изумления: они и не подозревали, что здесь есть еще кто-либо, кроме них, а затем быстро выполнили команду.
— Откуда? — сурово спросил Рустам. Спросил больше для проформы, так как уже догадался: перед ним перебежчики с того берега Эльбы.
— Из лагеря мы, — весело ответил самый высокий, который первым сказал о счастье попасть к своим. — Бежали из него, будь он проклят.
— Выясним, — солидным баском пообещал Кулиев. — Сейчас мне смена будет, отведу вас в штаб. Потерпите минут пяток. Руки опустить можете, но с места не сходите.
Смена не заставила себя ждать. Кулиев доложил обо всем разводящему и по его приказанию повел задержанных в штаб батальона. Там, наконец, Рустам смог как следует рассмотреть всех троих: двое худы, истощены, как люди, которые годами не ели досыта, третий выглядел здоровее, но все трое казались измученными до предела. Ветхая мокрая одежда висела клочьями, один был бос, у двух других на ногах подвязанные веревками полуразвалившиеся ботинки на деревянной подошве.