Когда говорит кровь
Шрифт:
Кадиф был красив. А ещё он обладал особым характером. Каждый миг этот город стремился напомнить всякому гражданину или приезжему, что идет он по улицам самого главного города самого могущественного государства в мире, щедро бросая в лицо доказательства своего величия и богатства. Даже здесь, в глубинах квартала, в котором жили в основном блисы, у развилок улиц возвышались прекрасные бронзовые статуи и небольшие мраморные фонтанчики. По краям дорог росли аккуратные кустарники, а между домами располагались небольшие сады, в которых росли персики, груши, инжир, гранаты и кизил.
Но
Но именно такой Кадиф ему и нравился. В нем чувствовалась жизнь. А вылизанные и ухоженные богатые кварталы всегда казались юноши мертвыми и лишенными всякого человеческого тепла. Тут же, он чувствовал себя по-настоящему дома.
Мицан почти дошел до базарной площади, когда услышал, как кто-то произнес его имя, а потом несколько голосов дружно засмеялись. Он развернулся. Звуки раздавался из небольшого сада, в котором на каменной лавке сидели трое мальчишек, примерно одного с ним возраста. Мицану они были смутно знакомы: один, худощавый и покрытый прыщами с вытянутым лицом, был, кажется, сыном мясника из соседней родному дому Квитои лавки. Второй, чернявый и коренастый, был в той же лавке зазывалой, а третий, с откровенно девчоночкой внешностью и длинными волосами до плеч, был Мицану не знаком. Неожиданно он понял, что все трое смотрят на него и хихикают перешептываясь.
– По какому поводу веселитесь, парни? – окрикнул он сидевших на лавочке. Парни явно были пьяны, особенно сидевший с левого края сын лавочника, и, кажется, не ожидали, что он их услышит.
– Да так, вспомнили веселую историю. Ничего важного. Доброй ночи тебе Мицан,– быстро проговорил коренастый паренек, явно бывший самым трезвым из троицы, но сидевший рядом с ним худощавый расплылся в улыбке
–Да это же он… ик! Сука, ик… точно он! Умора,– у парня сильно заплетался язык, а глаза затянула мутная пелена.
– Да, это я. А ты видимо что-то сказать мне хочешь?
– Керах очень пьян, Квитоя,– продолжил его друг.– Ты, пожалуйста, не обращай на него внимания. Говорит что-то невпопад постоянно.
Мицан пристально посмотрел на этого Кераха. Да, он был смертельно пьян, и явно плохо соображал, но смеялся он все-таки над ним. Ошибки быть не могло. Впрочем, Мицан не знал, что именно такого смешного показалось в нем сыну лавочника, и решил оставить их в покое. Но стоило ему развернуться и сделать один шаг, как худощавый Керах вновь заговорил.
–Да не, ну забавно же… ик… только мы вспомнили, что Мирна Квитоя, ик, за кувшин вина у нас троих отсосет, как тут же её сынок нарисовался… видать знак небес… Ик. Ой.
– Что ты сейчас сказал? —Мицана затрясло от гнева и ярости. В Фелайте его хорошо знали и никто среди мальчишек квартала не рискнул бы его так оскорбить. Но видно выпитое вино окончательно помутило разум сына мясника, продолжавшего
– Он пьян, Квитоя! Не понимает что говорит! Не слушай его! – залепетал коренастый, но было уже поздно.
Мицан быстро подошел к ним и что было силы ударил ногой в грудь сидевшего на крою лавки худощавого парня, отчего тот кувыркнулся через голову назад.
Коренастый вскочил и попытался защищаться, но Мицан был сильнее, быстрее, а, главное, в сто крат злее. Легко увернувшись от его неуклюжих движений, он несколькими ударами, попавшими тому в нос и челюсть, заставил парня зашататься, а потом, повалив на землю, ударил со всей силы по лицу ногой, выбив несколько передних зубов. Повернувшись к лежавшему на земле сыну мясника, Мицан с разбега ударил его под ребра, с удовольствием отметив, как захрустели кости и как завыл его обидчик. Паренек даже не пытался драться, а только закрывался руками, пропуская большую часть ударов, и истошно вереща и визжа.
От обиды и ярости кровь бешено стучала в его висках. Сам не понимая, что он делает, Квитоя схватил за шиворот худощавого мальчишку и подтащил к каменной скамейке.
– На колени, мразь,– проорал он. Парень испуганно сжался и попытался отползти, но Мицан ударил его под ребра ногой, от чего тот завыл, словно собака в которую всадили нож, а потом пинками и ударами загнал обратно к лавке.
– Встал на колени или покалечу,– повторил он ещё раз, тяжело проговаривая каждое слово.
На этот раз мальчишка не посмел его ослушаться и, рыдая поднялся, держась за край каменной скамейки. Мицан обратил внимание, что его тонкие, словно веточки, пальцы дрожали на ровной поверхности, будто пытаясь выбить бойкий ритм.
Квитоя ещё раз огляделся – улица была пуста, а коренастый мальчуган толи ещё не пришел в себя, толи усердно делал вид, что прибывает в забытье. Мицан поискал третьего из обидчиков, но женоподобного тоже нигде не было видно. Похоже, он предпочел просто бросить своих дружков и сбежать. Ну что же, тем было лучше и для него и для Мицана.
Подойдя ещё ближе, он приспустил штаны.
– Что, сучка, хотел, чтобы тебе отсосали? Открыл рот!
– Что?!
– Рот открыл! – проорал Мицан, с размаху ударив пару раз обидчика кулаком по челюсти.
Сын лавочника подчинился, испуганно зажмурив глаза, из которых ручьем потекли слезы. Мицан скривился в злой усмешке, и в лицо парня ударила желтая струя. Паренек задрожал, но даже не попытался закрыться руками или отвернуться. Закончив, Мицан смачно плюнул на него и, взяв со скамейки большой глиняный кувшин вина, пошел прочь, оставив позади паренька, который так и стоял на коленях с зажмуренными глазами, жадно глотая ртом воздух.
Завернув за угол улицы и скрывшись от возможных и лишних глаз, Мицан начал жадно пить из кувшина. Он пил большими глотками, проливая часть вина на свою одежду, давясь, но не останавливаясь ни на мгновение. Вино было кислым и теплым, да к тому же почти не разбавленным, но это не волновало юношу. Главное, что оно пьянило и туманило разум. Когда последние капли упали ему на язык, он с диким криком швырнул пустой кувшин и несколько раз ударил об стену кулаком.