Когда исчезает страх
Шрифт:
Кирилл с трудом уложил левую руку на колено и ладонью правой начал растирать синеватые скрюченные пальцы. Немец, продолжая стоять в стороне, настороженно наблюдал за ним.
Пальцы постепенно выпрямлялись, и вскоре Кирилл ощутил покалывание. Он потрогал голову, нащупал шишку. «Видно, рукояткой пистолета ударил, — подумал он. — А фриц не из храбрых, и лицо безвольное. Попробую выжать воду. Что он мне сделает? Ему нужен спутник».
Немец, видя, что русский начал раздеваться, замахал руками, но тот не слушал его и упрямо продолжал свое дело: сбросив с себя все, начал выжимать воду из майки, йотом из трусов, гимнастерки, брюк, меховой безрукавки…
Развесив одежду на кустах, Кирилл собрал засохшие стебли камыша, валявшиеся сучки, обломки полусгнивших коряг и жестом показал немцу, что ему нужны спички. Это вдруг взбесило гитлеровца. Решив, что русский дымом костра хочет привлечь внимание своей авиации, он ногами посбрасывал с кустов одежду и, злобно оскалясь, велел одеваться.
«Больше испытывать терпение фрица нельзя, еще сдуру выстрелит», — рассудил Кирилл.
Он надел влажную, похолодевшую на ветру одежду, с трудом натянул на ноги сапоги и сказал:
— Марш… пошли.
Немец, приказав надеть ранец, пропустил пленного вперед и зашагал сзади, держа пистолет в руке.
Они прошли вдоль озера и вскоре остановились у ручья, впадавшего в него. Здесь от намытого песка образовалась ровная площадка, поросшая мелким кустарником. Метрах в тридцати виднелся поломанный немецкий самолет. Он лежал с задранным хвостом, уткнувшись винтом в грязь.
«Скапотировал… вынужденная посадка, — определил Кирилл. — Это, конечно, один из тех, что мы подбили».
Когда они подошли к месту аварии, Кирилл заметил лежавшего на земле летчика с разбитым лицом. Он был без реглана и разут.
«Вот чьи сапоги на мне, — понял Кирилл. — Летчик, наверное, был тяжело ранен, его двумя выстрелами прикончил этот рыжий. Значит, я попал в руки довольно подлой скотины. Он и меня пристукнул бы, но ему, видно, хочется прослыть героем: привести на свой аэродром пленного офицера».
Гитлеровец, усадив Кирилла на замшелый камень, велел поднять руки на голову и, пригрозив пистолетом, пошел к самолету. Он почти ежесекундно оглядывался, проверяя, не изменил ли пленник положение. Кирилл не шевелился. С равнодушным видом следил он за гитлеровцем и обдумывал, как ему обезвредить этого осторожного ефрейтора.
Гитлеровец вытащил из самолета ранцы с парашютами и два спальных мешка. Вытряхнув из ранцев шелковые полотнища, он стал обрезать стропы.
«На ночь будет укладывать меня в спальный мешок и связывать стропами, — догадался Кирилл. — Хитрый фриц, все предусмотрел».
Запихав спальные мешки в освободившиеся ранцы, гитлеровец подтащил их к Кочеванову и, засунув пистолет за поясной ремень, стал прилаживать ношу так, чтобы один тюк был спереди, а другой на спине пленного.
«Вот подходящий момент для нападения, — решил Кирилл. — Но хватит ли силы уложить с первого удара? Малейшая неточность — смерть. Надо собраться и вложить в удар всю силу».
Как бы желая помочь, Кочеванов поднялся и повернулся так, что гитлеровец очутился за спиной Кирилла. Надумав снять ранец, мешавший тюку, немец переместился влево и начал возиться с лямкой.
Напружинив мышцы и вкладывая в поворот всю тяжесть тела, Кирилл ударил кулаком в подбородок гитлеровца. У рыжего подкосились ноги. Но, упав на колени, он схватился за пистолет…
Вторым ударом снизу вверх Кирилл опрокинул гитлеровца на спину, ногой вышиб из его руки пистолет и, освободившись от тюков, навалился на рыжего…
Противник оказался жилистым и сильным. Он вертелся, вырывался, норовил вцепиться зубами… Кирилл измучился с ним. Наконец ему удалось заломить руки гитлеровца за спину и связать стропами.
Глотнув из фляги спирту, Кочеванов оглядел саднившие руки. На правой кисти была содрана кожа, посинел и распух большой палец.
Кирилл разодрал на куски шелковое полотнище парашюта. Узкой полоской забинтовал себе руки, а из двух широких сделал портянки.
Переобувшись, он нагрузил на гитлеровца спальные мешки, взял себе ранец с консервами и скомандовал:
— Вперед… Лос!
Гитлеровец, видимо, не оправился от шока: он шагал покачиваясь и спотыкаясь о кочки. А Кирилл не радовался победе. На душе было скверно. «Неужели придется пристрелить фрица? — думал он. — До аэродрома не менее сотни километров, неделю плестись будем. Ночью глаз не сомкнешь — придушит этот рыжий. Да и кормиться двоим надо».
Идти было тяжело, под ногами чавкало. Кочеванову очень хотелось пить. Увидев рдеющее поле брусничника с раскидистыми кустиками голубики, он свернул на него.
Голубика уже перезрела. Стоило дотронуться до кустика, как крупные синие ягоды сыпались дождем. Их кислый сок приятно холодил рот.
Гитлеровца тоже мучила жажда. Стряхнув с себя ношу, он опустился на колени и, ползая по земле, губами стал жадно срывать бруснику.
Заметив оставленную на обсосанном гитлеровцем брусничнике пузырчатую слюну, Кирилл с негодованием подумал: «Такие свиньи все изгадят. Пристрелю! — Но тут же возразил самому себе — А он бы довел тебя до своих. У него больше выдержки, упорства и… нет, только не смелости, скорей — нахальства. Да, да, наглого, фашистского!»
Кирилл пинком ноги поднял гитлеровца, взвалил на него ношу и тут же принял решение:
«Ладно, черт с ним, доведу. Буду загонять в спальный мешок и связывать. А еду нетрудно раздобыть. В тундре сейчас прорва леммингов. Песцы и лисы. Есть грибы, ягоды… Не помрем».
Толкнув рыжего в спину, он погнал его дальше.
На тундру наползала синева ночи. Под ноги то и дело попадались, пестрые, крошечные, как мыши, лемминги и с писком убегали. Где-то невдалеке тявкнула лиса, вышедшая на охоту, а справа вдруг шумно поднялась белая полярная сова и с противным криком низко полетела над землей.