Когда исчезает страх
Шрифт:
Небольшая экспедиция, которой руководил Ширвис, собралась быстро и, не задерживаясь, отправилась в путь.
Кирилл брел по тундре, едва волоча ноги. Его изнурило недомогание, начавшееся после первой ночевки у ручья. Тело все время было влажным, но стоило забраться в спальный мешок — начинался озноб. Потом становилось жарко, дышать было трудно. Он высовывался из мешка, хватал раскрытым ртом прохладный воздух и остывал.
По утрам Кирилл с трудом поднимал отяжелевшую голову. «Грипп, наверное, — думал он и приказывал себе: — Не раскисать!»
Стиснув зубы, он выползал из спального мешка и, преодолевая головокружение, начинал обуваться: с трудом надевал левый сапог, отдыхал несколько минут, принимался за правый. Простейшее дело утомляло его.
Гитлеровец видел, что русский изо дня в день слабеет и скоро не сможет связывать его. Скорей бы пришел этот час! Тогда он овладеет пистолетом, заставит русского повернуть назад и тащить поклажу до линии фронта. А там можно будет пристрелить его.
По утрам, вскипятив на костре воду с брусничником, Кирилл отламывал по равной дольке шоколада себе и пленному и пил с ним горячий настой. Потом, нагрузив на немца поклажу, он по компасу, снятому с самолета, определял направление и отправлялся в путь.
Шли не спеша по перелескам, по каменистым осыпям и пустошам, покрытым мхами, белоусом и «кошачьей лапкой». На болотах подкреплялись ягодами, а если где встречали семьи леммингов, то Кирилл начинал охотиться на них. Крошечного грызуна, размером чуть больше мыши, нетрудно было прихлопнуть сумкой или убить палкой.
Привалы делали у речек или у прозрачных ручьев, в которых водилась форель. Но осторожную рыбу руками не поймаешь. Приходилось свежевать тушки леммингов и варить с грибами в консервных банках.
Грибов в эту осень уродилось много. Края болот и поляны были усеяны ими.
Кирилл понимал: с голоду здесь не умрешь. А вот сможет ли он завтра подняться?.. В этом не было уверенности. Ныли мышцы и кости, покалывало в боку. Беспрестанный жар, от которого пересыхало в глотке, сжигал последние силы.
Следовало бы отлежаться, отдохнуть, но разве позволишь себе это? Верная гибель! Вновь станешь пленником. Гитлеровец настороже, он лишь прикидывается послушным, а сам выжидает удобного момента для нападения. Держись, Кирилл, нельзя ослаблять бдительность!
Даже опутав на ночь немца поверх спального мешка крепкими стропами, Кочеванов не чувствовал себя в безопасности. Стоило сомкнуть веки, как ему чудилось, что гитлеровец, разодрав меховой мешок и сбросив путы, наваливается грузным телом и душит.
Кирилл вскакивал и хватался за пистолет. Но, разглядев во мгле, что пленный лежит тюком, он успокаивался, утирал пот и, забравшись в мешок, опять впадал в полусон-полубред.
На восьмые сутки, когда над ними покружил самолет комэска, а потом появились другие «ишачки» и сбросили пакет с едой, Кирилл едва тащился. Прочитав обнадеживающую записку товарищей, он вдруг почувствовал, что окончательно выдохся и не сумеет добраться до какой-нибудь речки или озера. Да и нужно ли уходить с того места, где они обнаружены? Здесь их скорей найдут.
— Финиш. Сбрасывай мешки! — сказал он пленному.
Немец, казалось, обрадовался. Он охотно стал собирать для костра сухой мох, вереск, подгнившие корни и ветки березок. Натаскав кучу топлива, гитлеровец взял флягу, большую консервную банку и, показав, что он пойдет в сторону зеленевших впереди полярных ив, объяснил:
— Вассер.
Лоб и заросшее лицо рыжего покрывали пятна, — чувствовалось, что он задумал неладное и поэтому волнуется.
«Удрать, подлец, собрался», — решил Кирилл. Он показал пистолет пленному и строго сказал:
— Нейн вассер.
Гитлеровец послушно сел на кочку и, ожидая ужина, следил за каждым движением русского.
Кочеванов, положив рядом пистолет, не спеша вскрыл ножом банку тушенки и поставил ее на рдевшие угли с края костра. Затем вылил из фляги остатки воды в пустую банку и поставил с другого края. Немца он не подпускал к огню, держал, как обычно, на расстоянии.
Вскоре тушенка разогрелась, но Кочеванов не смог ее есть: к горлу подкатывала тошнота. Выпив немного чаю с шоколадом, Кирилл весь ужин отдал немцу.
Тот ложкой съел тушенку и с жадностью выпил остатки подслащенного чая.
Дурнота одолевала Кочеванова. Тело покрылось липким потом. Боясь, что ему станет совсем худо, Кирилл решил пораньше уложить пленника спать. Об еде теперь нечего было беспокоиться.
— Битте, — сказал он, показывая на спальные мешки. Это слово в его произношении больше походило на приказ, нежели на приглашение.
После такой команды немец обычно уходил за ближайшие кусты и, возвратившись, поворачивался спиной к Кочеванову и вытягивал руки назад. Так он поступил и в этот вечер, но Кирилл почувствовал, что гитлеровец выпячивает грудь и напрягает мускулы.
«Надеется путы сбросить. Не выйдет!»
Все предыдущие вечера Кочеванов поступал с пленником гуманно: он связывал его так, чтобы руки не затекали, но и не поднимались выше пояса. Иначе гитлеровец зубами бы перекусил стропы. Сегодня он решил сделать петли и узлы прочней. Пусть рыжий топорщится, это ему не поможет!
Загнав пленника в спальный мешок, Кирилл обмотал его крепкими стропами, как тюк, и привязал к чахлой березе, чтобы гитлеровец не мог ночью подкатиться к нему.
Проделав все это, он так обессилел, что уже не смог вползти в свой мешок и свалился поверх него.
Всю ночь он метался в жару, бредил, а утром не мог даже поднять головы…
Товарищи нашли Кочеванова в бредовом состоянии. После осмотра врач определил:
— Двусторонняя пневмония. Не понимаю, как он с такой высокой температурой тащился больше ста километров.
Гитлеровец оказался здоровым. Он только охрип от крика, так как решил, что русский летчик мертв, а его съедят дикие звери.
В госпитале Кириллу мерещилось, что он все еще бредет по тундре и не может остановиться. За ним по пятам тащилось тонконогое чудовище, похожее на рыжеволосого немца и на паука. Стоило Кириллу присесть или прилечь, как чудовище прыжком наваливалось ему на грудь, прижимало голову к горячей подушке и начинало душить…