Когда исчезает страх
Шрифт:
Ян проснулся от острого луча электрического фонарика, ударившего в глаза.
— Янчик, дорогой! Как ты здесь очутился? — смеясь спрашивала Зося. — Я думала, пьянчуга какой-то прилег. Оказывается, ты! Почему не разыскал меня? Я бы устроила гораздо удобней. У нас пустуют койки.
Ширвис, одурманенный сном, не мог понять, где он находится и почему так беседа Зося. Он поднялся и, намереваясь поведать о своем горе, порывисто сжал ее руку у локтя. А Зосе показалось, что Ян хочет поцеловать ее. Она отстранилась и сказала:
— Ни-ни! На виду у всех нельзя, здесь строгие порядки. Ты и так, наверное, скомпрометировал наше общежитие. Проходи в дом.
Отперев дверь, она подтолкнула Яна в небольшие сени и, войдя за ним, дважды повернула ключ в замке.
— Теперь мы одни! — весело сообщила Зося. — На наше счастье, никого сегодня в общежитии не будет.
Схватив Яна за руку, она провела его через небольшую прихожую в комнату. Когда щелкнул выключатель и под потолком вспыхнула электрическая лампочка, Ян увидел три койки, заправленные по-солдатски, две тумбочки, покрытые белыми салфетками, зеркало без рамы и окно, завешенное черной глянцевитой бумагой.
Зося была в синем берете, в черной морской шинели с серебряными пуговицами и такими же нашивками на рукавах. Она почти не изменилась, только, может быть, чуть похудела.
— Сними реглан, — предложила она. — И будь хоть раз добрым гостем.
Сняв шинель, Зося протянула ее Яну так, что их руки столкнулись. Он сжал на секунду ее прохладные, холеные пальцы, и в это мгновение ему показалось, что в глубине ее потемневших глаз пронеслись бессвязные и нежные слова, которых никто из них до сих пор не осмеливался произнести вслух.
«О Кирилле пока ничего не скажу», — решил он, вешая Зосину шинель на крюк вешалки. Ему не хотелось печальной вестью нарушать радость встречи.
— Мы сейчас с тобой поужинаем, — сказала Зося. — У меня есть немного спирту, зеленый лук, консервы… с хлебом только плохо. Но у Лиды, кажется, припасены сухари.
— Не беспокойся, у меня с собой сухой и весь доппаек. Выгружай! — Ян передал знакомый ей спортивный чемоданчик.
Выкладывая на стол печенье, масло, копченую грудинку, булку и шоколад, Зося заметила, что Ян невесел.
— Что с тобой стряслось?
— Ничего.
— Неправда, тебя что-то гнетет. Меня не обманешь, говори.
— Беда не со мной. С полета вчера не вернулся Кирюшка. Я его искал и… теперь не знаю, как об этом сообщить Ирине.
Зосе показалось, что его глаза странно блеснули. Вот новость, Ян плачет! Ей захотелось утешить парня. Подойдя к нему, Зося нежно пробела рукой по его лицу и, как бы жалуясь, сказала:
— А я уже утеряла способность приходить в отчаяние от недобрых вестей. В Ленинграде погибли и бабушка и мама…
Она вдруг уткнулась лицом ему в грудь и, так постояв некоторое время, сказала:
— Извини… я… я сейчас перестану.
Вскоре она подняла голову и виновато улыбнулась:
— Видишь, уже не плачу.
Нос ее покраснел, но слезы не уродовали Зосю, наоборот — смягчили черты ее лица. Она как бы стала добрей и проще.
«Мне никогда ее не понять, никогда!» — подумал Ян и вслух предложил:
— Выпьем за твоих… за Кирилла. И о гибели — больше ни слова!
— Идет, — согласилась она.
Чокнувшись, они выпили по большому глотку разбавленного спирта.
Закусив сыром, Зося опять подняла кружку и сказала:
— А сейчас — все до конца… за то, чтобы сегодня мы были откровенны и не ссорились.
Ей действительно хотелось вспомнить все приятное, что было у них в такое далекое теперь довоенное время, и забыть нелепые ссоры.
— Давай говорить правду, которая в огне не горит и в море, не тонет, — предложила она.
— Бывает, и ложь обладает такими же свойствами, — заметил Ян. — Но я не против.
Вновь чокнулись. Зося, заметно охмелев, вдруг спросила:
— Ты злишься на меня, да?
— Нет, — качнул он головой. — Я, Зосенька, не злопамятный. К чему это? Да и неизвестно, кто из нас больше виноват.
— Известно. Я виновата. Была дурой, думала, что счастье — в безмятежном и обеспеченном существовании. А оно тошнотворно, это существование! Нельзя жить с нелюбимым человеком, каким бы он ни был хорошим. Одно раздражение и скука… страшная, пресная скука! Почему ты не сказал мне в день свадьбы: «Не смей, уходи от Бориса». Я бы послушалась. И там, в лесу… помнишь, когда вечером пришла я в охотничий домик? Будь ты чуть ласковей, я бы осталась у тебя. Но мы не понимали друг друга.
— Что у тебя было с Гарибаном?
— Не требуй объяснений. Хорошо?
Да, да, все, что было прежде, теперь не имеет никакого значения.
— Ты полагаешь, со мной было бы лучше? — спросил Ян. — Дело в том, что я не всегда знаю, как надо жить. И всякий раз почему-то думается: это еще не то! А где же «то»?
— Люди чаще всего живут не умом, а интуицией, сердцем. Для чувств безразлично, кто прав, — продолжала Зося свое. — Я люблю тебя без всяких умных обоснований… и давно.
— Твои поступки и симпатии невозможно предусмотреть. Но я не раз корил себя за то, что был груб и неуступчив с тобой.
— Янчик, милый, наконец-то сознался! — обрадовалась она. — Не надо стыдиться своих чувств. Давай развяжем скудные запасы нашей доброты. Ну, хоть на сегодня… для нас самих! Нам предстоит многое пережить. Лучше это делать не в одиночку.
Зося лежала с открытыми глазами. Внутри у нее разрасталось ощущение огромного счастья.
— Сегодня сделано открытие, — вдруг заговорила она как бы сама с собой. — Теперь с уверенностью могу сказать: да, я всегда ждала тебя. Подобного со мной еще не было…