Когда исчезает страх
Шрифт:
И если видела, что Кирилл сидит за книгой или пишет, радовалась. И усталости словно не было. Ирина проворно готовила ужин, охотно ела и принималась за домашние дела: мыла посуду, стирала или гладила, а потом ложилась на оттоманку читать.
Кирилл также иногда наблюдал за ней, но встречаться избегал. К чему? Она увлечена Ширвисом. Как же — чемпион! Ну и пусть, он не будет страдать! У них ведь чисто товарищеские отношения. Впрочем, Кирилл в последнее время стал сомневаться в этом. Если честно признаться, ему было неприятно и даже обидно, что Ирина встречается с другим. Он ревновал ее к Яну. А ревность, как говорит Глеб Балаев, — чувство, унижающее человека. Зачем же унижаться? У него есть дело, которое надо осилить: тригонометрия, не идущая в голову.
Однажды, вот так рассуждая возле открытого окна, Кирилл увидел, что у Ирины зажегся свет. Девушка, по-видимому, только что пришла из аэроклуба. Она бросила на оттоманку полевую сумку, сняла берет и устало опустилась на стул.
Боясь быть замеченным, Кочеванов осторожно погасил у себя свет.
Ирина несколько минут сидела расслабленно, отдыхая от дневной суеты и забот, потом поднялась, рассеянно взглянула в окно и подошла к зеркалу. Девушка долго и придирчиво рассматривала свое отражение. Она проводила пальцами по бровям, трогала родинку на шее ниже левого уха, хмурилась, разглядывала зубы и ничего не находила в себе такого, что могло бы поразить других.
«Все самое обыкновенное, — думала она, — поэтому и Кирилла не привлекает. Но почему он дуется, не смотрит в мою сторону? Не думает ли он, что я его предаю? — вдруг осенила ее мысль. — Ну конечно: целую распухшие губы, а сама гуляю с победителем!»
Ирина подошла к окну: «Темно. Где он пропадает?»
В нижних этажах соседи уже готовились ко сну: умывались, взбивали постели.
Девушка взяла мохнатое полотенце и нехотя отправилась в ванную.
Когда за ней закрылась дверь, Кирилл снова зажег свет и уселся работать.
Он легко справился с расчетами по сопротивлению материалов, разобрал чертежи и запутался лишь в аналитической задаче. Не в силах сосредоточиться, он смел со стола листок и откинулся на спинку стула.
«Какой бы изобрести приветственный знак для Ирины? — подумал Кирилл, чтобы хоть немного отвлечься от задачи. Но уравнение не выходило из головы — Знак! Может, в знаках напутал?»
Он опять взял листок в руки и стал просматривать колонки цифр.
Кирилл не видел, как вернулась из ванной Ирина, как вытирала и сушила волосы, как с грустью смотрела в его сторону. Потом она достала тетрадь, которой доверяла свои самые сокровенные мысли, и уселась за столик.
«Любить — значит верить любимому, несмотря на все его недостатки. А я не верю Яну, его победы мне безразличны. Я больше озабочена судьбой Кирилла. Так почему же я продолжаю встречаться с Ширвисом, позволяю брать себя под руку и говорить благоглупости? Неужели в отместку Зосе? Да, наверное. Во мне много слабостей. Моими поступками чаще управляет чувство, нежели разум. Есть старая поговорка: «Сердце человека вершит его судьбу». Какое глупое у меня сердце! Оно раскрыто для друга, который сейчас, видимо, и не думает обо мне. Неужели Кирюшка не понимает, что его мне никто не заменит?»
Поставив вопросительный знак, Ирина взглянула в окно. Кирилл сидел на своем постоянном месте за столом. Прядка волос спадала на его бровь. Казалось, что он, нахмурясь, вспоминает что-то очень важное.
Во дворе уже было темно. Противоположная стена дома ослепла, погрузилась во мрак. Все соседи спали.
— Не хочешь взглянуть на меня? — вслух спросила девушка. — Занят вычислениями?
И тут же у нее возникла мысль: а сколько времени он так занимается? Ужинал ли сегодня? Может, с деньгами плохо? На стипендию ведь не разгуляешься.
Ирине самой захотелось есть. Она сходила на кухню, поставила на керосинку чайник и, вернувшись, решила окликнуть Кирилла.
Услышав ее голос, он тряхнул головой, потер ладонями лицо и подошел к раскрытому окну.
— Кирилл, хочешь есть? — негромко спросила она.
— Очень, — отозвался он.
— Иди ко мне, поужинаем.
Он, не раздумывая, вскочил на подоконник, выбрался на крышу и, придерживаясь за решетчатый барьер, пошел по кромке в темноту, чтобы обойти угол здания. Кровля под его ногами изредка громыхала.
«Ой, сумасшедший, упадешь!» — хотелось крикнуть Ирине, но, боясь, что он сделает какое-нибудь неверное движение и соскользнет, она молчала. Только когда он поравнялся с ее окном, девушка подала ему руку, втянула в комнату:
— Какой дурень, ты же мог упасть!
— Ничего, — беспечно ответил он. — Здесь ближе, и оградительная решетка вокруг.
Ирина выложила на стол все, что у нее было: сахар, конфеты, булку, печенье, масло, сыр и консервы. Кирилл достал перочинный нож и принялся открывать банку со шпротами.
Ирина принесла из кухни фыркавший чайник. Гость и хозяйка уселись друг против друга и принялись есть с таким усердием, что первые минуты не могли вымолвить ни слова. Потом Ирина стала рассказывать о последних испытаниях валинского парашюта.
Толстяк, оказывается, сам выбрал балластный мешок, сам наполнил его песком, зашил суровыми нитками и, как ребенка, принес на руках к самолету. Насмешники-мотористы, видя такую отцовскую нежность, назвали балласт «Иваном Борисовичем». Озабоченному Валину и в голову не пришло на них обидеться.
Поднимаясь в воздух, толстяк держал «Ивана Борисовича» на коленях и, словно нянчась, то и дело поправлял на нем лямки. На высоте семисот метров он сбросил мешок за борт. И когда парашют раскрылся, Борис от радости чуть не вывалился из кабины самолета. Он, как помешанный, хлопал в ладоши, что-то выкрикивал своему «Ивану Борисовичу» и свистел.
— В общем, парашют действует безотказно, — заключила Ирина. — Восемь раз сбрасывали — и ни одной осечки.
— Выпьем за успех! — предложил Кирилл.