Когда исчезает страх
Шрифт:
— Одну минуточку, Владимир Николаевич! — вежливо перебил его Гарибан. — Не смогли бы вы показать нашему почтенному собранию хотя бы копию этого договора? Иначе, как вы сами понимаете, утверждение голословно.
— Нет, не смогу, — ответил Сомов. — Потому что сам, приперев дельцов к стенке, потребовал уничтожить копию и оригинал.
— Странно вы себя вели, — заметил Гарибан. — Больше у меня вопросов не будет. Благодарю.
— Если кто сомневается в правдивости моего рассказа, — продолжал Сомов, — то можете удовлетворить свое любопытство, обратясь непосредственно к Яну Ширвису. Надеюсь, у него хватит мужества признаться.
— Товарищ Ширвис, что вы можете на это ответить? — обратился председательствующий к боксеру.
— Я дам объяснения, когда получу возможность ответить на все вопросы, — отозвался Ян.
— Хорошо, — согласился председательствующий. — Продолжайте, Владимир Николаевич.
— В сущности, я уже кончил, — сказал Сомов. — Хотелось только, чтобы сегодняшнее заседание не свелось к узкому разбирательству проступков Яна Ширвиса. Нужен широкий разговор о нашем спорте, о промахах воспитания и людях, исподволь насаждающих буржуазные нравы, толкающих молодежь на путь профессионализма. Растлителей надо разоблачать и выбрасывать из нашей среды.
Председательствующий не успел подняться, как вскочил один из гарибановцев и потребовал слова в порядке ведения собрания.
— Товарищи, я терпел, терпел, но, думаю, всему есть предел, — сказал он возмущенно. — Сомов черт-те что натворил за границей и тут еще пытается нас учить. До каких пор это будет продолжаться? Почему его не осаживают? Вянут уши, когда слышишь, как этот человек оплевывает достижения советского спорта. Сомов договорился до утверждений, что в нашем социалистическом обществе существуют буржуазные нравы и профессиональный спорт. Волосы от таких разговоров встают дыбом! Почему председатель позволяет ему порочить руководителей и оскорблять всех нас? О каких покровителях шла речь? Кто эти растлители?..
В зале поднялся шум. С разных концов понеслись выкрики:
— Позор!
— Пусть назовет фамилии!
— Демагогия!
— К ответу Сомова!
Сомову пришлось вновь выйти на трибуну.
— Товарищи, вы у меня требуете фамилий, — сказал он. — Я, конечно, могу назвать. Но стоит ли? Как вы заметили, эти люди сами начинают кричать истошными голосами. На воре, как говорится, шапка горит, и их нетрудно опознать.
— Безобразие… Лишить его слова! — потребовали гарибановцы.
Председательствующий, сделав замечание Сомову, с трудом навел порядок. Затем, попросив выступающих выбирать менее резкие выражения, предоставил слово Ширвису.
Ян растерялся, — на Него уставились сотни глаз. В одних было лишь любопытство, в других — настороженность, в третьих — поддержка. Гарибан, блеснув стеклами пенсне, подбодрил Яна кивком головы: «Не волнуйся, мол, все идет, как задумано». А горящие глаза Кирилла и сидящих рядом с ним боксеров требовали: «Не лги, говори правду».
Что выбрать? На чью сторону стать? Только не с Гарибаном! После всего рассказанного Зосей объединиться с ним — это предательство по отношению к отцу. Но и к Сомову он не пойдет. «Буду самостоятелен», — решил Ян и негромко заговорил:
— Я не намерен оправдываться. К чему? Большего наказания, чем я понес, не бывает. У меня умер отец от разрыва сердца, а мог бы еще жить. Правда, мне говорили, что если я умело поведу себя, то гнев общественности обрушится на Сомова. Евгений Рудольфович даже придумал оправдывающую меня историю. Но мне она не нужна, как и все, что исходит от него.
— Какая история? — недоумевал Гарибан. — Что за чепуху он плетет!
— Я не плету, — возразил Ян. — Если бы сидящим здесь было известно все, что знаю я, то с вами, Евгений Рудольфович, перестали бы здороваться, а может, выгнали бы отсюда. Вы лживый и подлый человек.
Гарибан побагровел. Он вскочил с места:
— Товарищ председатель, прошу оградить… Он же не в себе, он с ума сошел!
— Не перебивайте!.. Не мешайте говорить! — послышалось с разных концов зала.
Председательствующий жестом попросил Гарибана успокоиться, а Ширвиса предупредил, что если он еще позволит себе оскорбить кого-нибудь, то будет лишен слова.
— Хорошо, я постараюсь больше не упоминать этого имени, — пообещал Ян. — Сам буду отвечать за свои ошибки. Я действительно поехал за границу с настроением, что меня там будут травить и третировать, так как для Сомова я летун, перебежчик. Меня даже предупредили: «Он мстителен, пойдет на все, лишь бы затолкать и унизить. Будь настороже и сделай так, чтобы о тебе заговорили в газетах, тогда Сомов струсит, не посмеет оттеснить на второй план». И я умышленно работал на публику, вызывая восторги у репортеров. Первый разговор на общем сборе я воспринял как стремление унизить и опорочить мой успех. Защищаясь, я, видимо, вел себя слишком вызывающе. Допускаю, что такое поведение могло возмутить. Но нужно было понять и меня. Есть же люди, страдающие повышенным самомнением. Зачем же разговаривать с ними в таких тонах? Скажу прямо: я почувствовал себя чужаком, человеком, несправедливо обиженным. А тут подвернулись какие-то почитатели, пригласили в спортивный ресторан Фридляндровой. Пили за мои успехи. Как же мне, было отказаться? Я, конечно, нарушил режим. А дальше все пошло кувырком: отстранили раз, отстранили два… и в Норвегии не выпустили на самый важный для меня матч. Я от обиды напился и натворил глупостей. Если бы со мной обошлись по-товарищески, то все бы пошло по-иному…
Говоря это, Ян верил, что именно так бы и случилось. Тодора Штоля и Лэйна он не вспоминал.
— Я не собирался оставаться в Норвегии, как это кое-кому показалось, — продолжал он. — И никогда бы не выполнил дурацкого договора. Я виноват, но снисхождения не прошу. Поступайте как сочтете нужным. Примите только во внимание, что такое произошло со мной впервые и что я получил хороший урок, который запомнится на всю жизнь. Я честно дрался…
Боясь, что в голосе послышатся слезы, Ян оборвал свою речь и сел на место.
После него выступил Гарибан. Он не спеша вышел к трибуне, протер стекла пенсне и сказал:
— Я очень огорчен, что мы с Владимиром Николаевичем так долго не понимали друг друга. У нас же одни стремления. Мы оба болеем за советский боке. Но у каждого свои методы. Нельзя, Владимир Николаевич, так непримиримо относиться к тем, кто творит новое…
— Если дневной разбой и грабеж у вас сходят за новинку, то мы на разных языках разговариваем, — возразил ему Сомов.
— Да, да, я понимаю вас, — поспешил согласиться Гарибан. — Меня тоже возмущают люди, вьющиеся около спорта, способные на всякие подлости ради меркантильных соображений. Но мы-то с вами выше всего этого! И споры у нас принципиальные…