Когда исчезает страх
Шрифт:
Поев, Ян подтаскивал лодку поближе к костру, ставил под борт подпорки, подстилал куртку и укладывался спать.
Утром на озере поднималась волна. Утки прятались в камышах. Без собаки их трудно было поднять с насиженных мест. Ян долго бродил по утиным трущобам и, промокнув по горло, утомленным возвращался досыпать в свой домик.
За неделю Ширвис похудел, оброс рыжеватой щетиной, около рта появились резкие морщины. Он словно постарел лет на десять и мало походил на прежнего легкомысленного весельчака и острослова.
Увидев в озере свое отражение, Ян взбаламутил воду.
«Довольно безумствовать! Ты одичал, как бездомный пес, — сказал он себе. — И мать тревожится, каждый приемный день ждет».
Он написал записку Евгению Рудольфовичу с просьбой дать «эмку» для поездки в больницу и послал ее со сторожихой.
Старуха с ответом не вернулась. Пришел сам Гарибан. Оглядев Яна, он покачал головой и спросил:
— Скучно стало? Говорят, ты каждый день приходишь мокрым до ворота. Смотри не простынь, потом скажется. Бравировать нечего. Я тут согревающее принес. — Говоря это, Евгений Рудольфович выставил на стол два пузырька. — Спирт-ректификат, — пояснил он. — Если промокнешь, разбавь — и два-три глотка. Настроение мгновенно улучшится.
— Я хочу навестить мать.
— Одобряю. Но не сейчас. Я уже был у нее и просил не тревожиться. Она знает, что ты здесь. Тебе скоро придется выехать на заседание секции бокса. Вчера разбирался вопрос о ваших взаимоотношениях с Сомовым. Понимаешь, не о твоем «безобразном поведении», как предполагалось прежде, а о взаимоотношениях! Это почти выигрыш. Я так, изобразил происшедшее, что ты выглядишь пострадавшим.
— Не понимаю, — сказал Ян.
— Сейчас поймешь. Во время ваших стычек с Сомовым свидетели были?
— Нет.
— Договор с Лэйном кто-нибудь другой видел?
— Нет.
— Он уничтожил его при тебе?
— Да, разорвал на несколько частей и бросил в корзину.
— Очень хорошо. Теперь ты можешь сказать, что Сомов затравил тебя, что ты от обиды ушел с матча и, не зная языка, заблудился. Переночевал на суденышке у рыболовов-норвежцев. Так лучше: адреса не потребуется и немного подпустить романтики не мешает. На другой день, мол, опять разыскивал и не попал к отъезду. Всю эту историю хорошенько продумай и не сбивайся — тверди одно и то же. А если речь зайдет о деньгах и договоре с Лэйном — отнеси к досужим сомовским фантазиям. Ничего такого не было. Ясно?
— Понимаю, — как-то тускло ответил Ян.
Радости в его глазах не было. «Еще, видно, не дошло, — подумал Гарибан. — Пусть наедине обдумает».
— Только приведи себя в порядок, — посоветовал он. — Внешне ты должен выглядеть подтянутым и, может быть, чуть опечаленным спортсменом, попавшим в неприятную передрягу. В худшем случае тебя дисквалифицируют на полгода. Но не больше, ручаюсь.
Прощаясь, Гарибан ободряюще хлопнул его по плечу и сказал:
— Готовься к пятнице. Выедем утром. Если кому-нибудь вздумается спросить, где ты пропадал эти дни, отвечай коротко: «Ездил на охоту». Моего имени не упоминай. Так будет лучше.
Вечером Ян опять пошел с ружьем на дальнее озеро, но ни одной утки не убил. Они почему-то не летали.
Ночью была сильная гроза с ливнем.
Костер залило, но это не обескуражило Яна. Укрывшись под лодкой, он дремал, убаюкиваемый мягким перестуком капель и шелестом листвы. Это, конечно, был не сон, а скорее забытье, прерываемое резкими вспышками молний и раскатами грома.
Сквозь дремоту Яну мерещилось, что кто-то большой, серый все время ходит вокруг и, хлюпая, обшаривает кусты, землю, днище лодки, словно разыскивает его, Яна, и не может найти.
Но вот что-то влажное коснулось правого бока и расплылось, приближаясь к плечам и бедру.
Ян в испуге вскочил и ощупал себя. Оказывается, под лодку подтекла дождевая вода, ручейками скатывавшаяся в озеро.
Лежать больше было негде. Земля всюду промокла. Но под лодкой хоть сверху не поливало.
К утру Ян продрог. Вспомнив о спирте-ректификате, он вылил его в железную кружку и, разбавив водой из ручья, выпил.
Приятное тепло медленно растекалось по жилам. Вскоре оно ударило в голову. Тело вдруг сделалось необыкновенно легким, почти невесомым, и на душе стало веселей.
Спать уже не хотелось. Как только стих дождь, Ширвис зарядил ружье двумя патронами и, войдя в заросли камышей, стал продвигаться вдоль озера. Он шумно шагал по чавкающим и вязким утиным трущобам, цепляясь за корни, проваливаясь, черпая голенищами воду. Теперь ему было все нипочем. Он не боялся промокнуть. Шум крови отдавался в висках и туманил мозг.
Ширвис бродил часа три, а камыши словно опустели.
Лишь у последней заводи, покрытой ряской, ему удалось поднять небольшой выводок.
Утки взлетели почти из-под ног. Ян вскинул ружье и, не целясь, одновременно нажал на оба спусковых крючка.
От двойного выстрела сильно отдало в плечо и зазвенело в ушах. Но дробь не задела птицу. Зачастив крыльями и неимоверно вытягивая шеи, утки шарахнулись в сторону, сделали полукруг над озером и улетели в другой конец.
Досадуя на себя, Ян выбрался на берег, вылил из резиновых сапог воду, отдохнул немного и побрел домой.
Выпитый спирт вместо бодрящей легкости теперь лишь распалял его. Почему Ян должен скитаться? Кто превратил его в лесного бродягу? По какому праву? Ширвис еще не сдался! У него голова не хуже других. Довольно отмалчиваться! Пусть и они нюхнут горького. На заседании он выдаст дяде Володе полным пайком. Сомов долго будет его помнить.
Лес пронизывали лучи поднявшегося солнца. Прохладный воздух был чист, полон утренней свежести и благоухания. В зарослях щебетали птицы. Но Ян ничего этого не замечал. Злость слепила его, делала бесчувственным к красоте лесного утра. Ян считал себя несправедливо обойденным, нагло ограбленным. Ведь он же добыл им не одну победу. За это награждают, а не бьют. Довольно раскаиваться и терзать себя!
Выйдя к карантинному домику, Ян сощурился, оглядывая с высоты холма серебрившееся на солнце озеро.