Когда не поздно простить
Шрифт:
Жуть!
Согнувшись, Римма побежала к сараю, подгоняемая ветром, как рассерженным отцом.
Забежала, спряталась за стену, выдохнула. Мороз в сарае был такой же, но хоть от ветра укрытие.
Все нутро этот ветер выдувает, хоть как одевайся!
Михалыч стоял на прежнем месте, сверху смотрел на нее вопросительно. У подножия соляной кучи – вал из наколотой им соли. Все-таки, работник он был отменный и на годы зря жаловался.
В дальнем углу мучился со своей киркой Костик. Он обернулся на Римму, но спрашивать, понятно, ничего не стал. Только лицо выдавало жадное: ну, ну?
Спросил Михалыч. Даже минуты не выждав.
– Так что, не придет Валера?
– Откуда я знаю, придет он или не придет! – закричала Римма, давая волю накопившемуся. – Сходи, сам у него спроси. Если у человека заскок, я не виновата.
Михалыч свел брови.
– Он вообще не пойдет?
– Не знаю, – огрызнулась Римма.
Она взяла лопату и принялась скрести соль. Весь вид ее показывал: катитесь вы все подальше. Мне надо работу делать, а не вашими глупостями заниматься.
– Так-то у меня свои дела есть, – сказал Михалыч, сбитый с толку ее поведением.
Римма молчала, ожесточенно скребя соль. Силы от злости накопилось – проскребла бы эти завалы насквозь.
Михалыч переглянулся с Костиком, взялся за лом.
– Еще полчаса – и все, – объявил он. – Если Валера не явится, я не виноват.
Римма снова не ответила. Противно было. Ставят ей тут ультиматумы. Как будто она крайняя. А если подумать, эта общее дело, потому что работу котлов они все должны обеспечивать. А выходит, что она одна бегает, упрашивает, старается. Козлы!
Тут Римма вспомнила, что не посмотрела уровень воды в деаэраторе. Привыкла, что Валера смотрит, пока она другим занимается, – или спит, если ночью.
Но решила, что за деаэратором он все равно следит – по привычке. Выйдет из дежурки, один глаз на котел, другой – на деаэратор. Это он не прозевает. Если что, сам воду на фильтре отрегулирует, операция нехитрая.
Михалыч, озадаченный ее молчанием, принялся дальше колоть соль. И ждал. По виду заметно было: ждал. Думал, она снова хитрить начнет. Раз Валера не пошел, будет его обхаживать, чтобы задержался подольше, наколол соли побольше.
А он уж тут покочевряжится, отведет душу.
«Фига! – яростно подумала Римма. – Без вас справлюсь. Идите все отсюда вон! Привыкли цену себе набивать. А всей цены – сила в руках дурная. А в голове – пусто, у любой бабы, самой завалящей, в сто раз больше. Одно только знают: выпендриваться и врать».
Она глянула на Михалыча. Вон стоит, повелитель тисков и гаек. Сердцеед великий. А бабы крутят им всю жизнь, как хотят. Старый уже, а бежит на работу, как молодой, потому что жена гонит. Он бы давно у телевизора пузо належивал, да кто ему даст? Он думает, он сам себе начальник, а на самом деле – бабы.
И всегда так было и будет. И что он ей грозит, что уйдет? Иди давай, кто тебя держит? Только потом не подлизывайся, и грабалки свои не тяни. Щупай своих старух, это тебе само по возрасту, сивоусому.
Римма в душе ярилась, но опытным глазом оценить успела, что соли уже ведер с пять будет. Плюс те два, что в котельной… Почти восемь, норма. Михалыч, конечно, постарался. Но и Костик чего-то там натюкал, и она натерла. В Валериной помощи уже и нужды не было, сами управились.
А потому – можно было не сдерживаться.
Михалыч остановился и закурил. Сверху смотрел на Римму, ждал чего-то.
Чего?
Римма молча терла соль, уже спокойней. Работа почти сделана. Надо беречь силы.
В проеме между стеной и ширмой стояла темная полоса – день был на исходе. Еще начало пятого, но из сарая, освещенного, как солнцем, мощной лампой, ночью казалось все наружное пространство. Ветер выл и грыз углы, влетая в щели и шевеля ширму.
Изредка задняя стенка сарая вздрагивала, словно сарай хотел подпрыгнуть и улететь. Что-то трещало в отдалении и беспомощно звякало, а иногда ударяло глухим колокольным боем – бум-м!
– Я пойду, – сказал Михалыч.
В голосе – твердость. Готов к спору, к сопротивлению. И опять хочет последнее слово оставить за собой.
Дурачок.
– Иди, – отозвалась равнодушно Римма.
Хотя все-таки волновалась: хватит ли соли? На глаз почти достаточно, а начнешь собирать – ведра, а то и полутора не хватит. Бейся потом одной.
Но так надоело заискивать перед мужиками, подстраиваться под их настроение, что не хотела ни словом возражать. Хочешь идти – иди. Кто тебя держит?
– Там кой-чего доделать надо, – пояснил Михалыч, не дождавшись сопротивления.
– Ага, – как бы согласилась с ним Римма.
Он еще немного постоял и задом полез вниз. Было скользко, и Михалыч оступился на спуске, рванулся ногой вниз, раскорячился, как в нелепом танце, едва не упал.
Римма прыснула – он быстро обернулся к ней.
– Скажи Валере, что больше я за него работать не буду! – с перекошенным лицом выкрикнул он.
– Сам скажи, – огрызнулась Римма.
– И вообще, что за привычка: как что, так припахивать! – еще громче закричал Михалыч. – Что у меня, своей работы нет – чужую делать? Не мальчик, у меня все переломано, чтоб вы знали.
– Знаем, – басом отозвалась Римма.
– Знают они! – осатанел Михалыч. – Хрена я больше сюда пойду. Нос не покажу! Они отсиживаться будут, а за них тут паши.
– Ой, да иди уже, – сказала Римма.
– Пойду! – крикнул, но уже тише, Михалыч.
– Иди.
– Пойду.
Он вогнал острый конец лома в пол, приставил его к стене и быстро вышел. Лицо было злое, но и озадаченное – Римма заметила.
Не ожидал, что она так себя поведет. Независимо. Даже с вызовом. А как он думал? Расстилаться будет перед ним, за руки хватать, упрашивать? Не дождешься.