Когда пересекаются орбиты
Шрифт:
Обратно трусики надевать не стал. Снова свёл ей колени и бережно повернул на бок, накрыл своей частью одеяла, она так и не отнимала от лица подушку.
– Впитается, ещё помажем, – сказал я, ложась снова рядом, прикрываясь куском простыни, вытащенной из-под себя: член пока не успокоился до конца, обиженный на меня за то, что не дал ему разгуляться, ему-то было «видно», что девочка потекла, он чувствовал призывный запах самочки.
– Как ты попала в обоз?
Обозом назывались партии шлюх для турецких борделей.
– Куда? – переспросила она, чуть отодвинув подушку, потом сообразила: – Я возвращалась
– Понятно, можешь не продолжать. – Я помолчал. – А почему ты возвращалась одна? У тебя что, нет парня?
– Мы были в кино с подругой. Нам по пути, но её дом чуть ближе к автобусной остановке, чем мой. Парня нет… То есть нет в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Есть друзья.
– Почему ты мне выкаешь? Это звучит смешно после того, что между нами было. Я кажусь тебе слишком взрослым?
– Вы мне кажетесь слишком чужим, – прошептала она. Но я расслышал.
Вот так. Наотмашь. И это после нескольких оргазмов, пережитых вместе! И с учётом того, что именно я взял её первым, раскрутил её чувственность.
– Как тебя зовут?
– Вита.
– Вита… Это что за имя? Ни разу не слышал. Какое-то сокращение?
– Виталина, если полностью.
– Убери ты подушку, бормочешь себе под нос, мне приходится напрягаться, чтобы расслышать.
– Я боюсь на вас смотреть, – последовал приглушённый ответ.
– Э… почему? Я же сказал, что не трону тебя, как минимум, пока не подлечишься.
– Мне стыдно…
– Что?! – такого слова уж точно не было в моём лексиконе. Я лишь весьма отдалённо представлял себе, что оно означает, и ни разу не видел человека, который показал бы мне, как выглядит стыд. Потом до меня дошло: – Стыдно, что, несмотря на всю свою ненависть, испытала со мной удовольствие?
Она не ответила. Значит, я угадал.
– Не стыдись, это природа. Она всегда сильнее. Ты и так вела себя мужественно, первый раз мне пришлось преодолевать сопротивление, – похвалил я, – обычно тёлки мечтают оказаться со мной в постели. Впрочем… ты не тёлка, – помолчав, признался я. Мне, взрослому и развратному мужику, нравилось говорить с ней на такие… детские темы. – Ты больше похожа на фею, на аленький цветочек, – сказал я с улыбкой (я улыбнулся едва ли не впервые в жизни, даже думал, что мне это не дано, какой-нибудь дефект в лицевых мышцах, оказывается, просто нужен был повод, та, которой хотелось улыбнуться…). Она отняла от лица подушку, настолько сильным было её изумление от моих слов. – Если честно… я очень жалею, что причинил тебе боль. И что лишил невинности.
– Вы меня отпустите? – спросила она с надеждой, видимо ободрённая моим ласковым тоном, которому я и сам удивлялся.
– У тебя с собой была сумочка.
– Была… Только я не знаю, где она.
– Там лежал паспорт.
– Да… Вы думаете, они могут за мной вернуться по адресу? – в её голосе появилась паника.
Я не думал, я знал.
– Напишешь записку родителям, придумай что-нибудь, чтобы их успокоить, чтобы пока не искали, я найду способ передать.
– Они в отпуске, в Тунисе. Пробудут там ещё две недели… Вот только звонить будут, а телефон тоже в сумочке…
– А ты почему не с ними?
– У меня была сессия в институте, вчера как раз сдала последний экзамен. И… я уже взрослая, чтобы с родителями отдыхать.
Я с усмешкой оглядел её.
– Сколько тебе, взрослая, лет восемнадцать?
– Двадцать, – ответила она смущённо.
Я присвистнул, удивившись. Во-первых, тому, что на двадцать она никак не выглядела, а во-вторых, что в двадцать она всё ещё была целкой. Даже почувствовал некоторое облегчение, словно бы тот факт, что я лишил её невинности, приобрёл более светлую окраску.
– Что со мной будет? – её снова начало трясти.
– Побудешь пока здесь, у меня… Для тебя это безопаснее всего, – я споткнулся на последней фразе. Или себя лично я уже не считал опасностью для неё? Типа мне с ней уже всё можно на «законных» основаниях «первой ночи», уже состоявшейся… На свои же вопросы, чуть подумав, ответил утвердительно. Я был готов изменить своим привычкам иметь тёлок жёстко и агрессивно, я был готов к мягкости с этим хрупким и нежным цветочком…
– Почему ты не предупредила, что девственница? Вместо того чтобы глазами на меня сверкать, сказала бы что-то по существу.
– Я думала, вы знаете… – прошептала она. – Я говорила вашим… друзьям, которые меня схватили. Они называли меня шлюхой, я пыталась объяснить, но они сказали, что это даже хорошо…
– Перестань мне выкать, это меня заводит. – Я лежал на боку, в десяти сантиметрах от неё, мой член опять был твердокаменным, наверное, придётся дрочить, чтобы ослабить его напряжение, или охладить, я выбрал второе. – Закрой глаза.
– Что? Зачем? – её ангельский голосок задрожал от испуга.
– Не задавай лишних вопросов.
Она опять прижала к лицу подушку. Я усмехнулся, встал, ушёл в ванную. Лил на себя ледяную воду, пока член не замёрз и не стал более покорным приказам мозга. Натянул шорты, в которых обычно ходил дома. Снова лёг.
– Всё, можешь убирать подушку.
Она положила её между нами. Мягкая преграда. Мне стало смешно. Она разглядывала меня, осмелев, медленно скользила глазами по моему лицу, голому торсу, задерживаясь на наколках. Как же тяжело мне будет выдержать неделю рядом с ней, не прикасаясь (вряд ли разрыв заживёт раньше). Придётся использовать прелестный ротик моей «наложницы» и обучить всем прочим возможностям, коих множество.
– Как вас зовут? – вернувшись взглядом к моим глазам, спросила она, не вняв моей просьбе.
– Я же сказал, не выкай. Повтори вопрос нормально.
Она молчала. Времени после нанесения мази прошло достаточно. Мне нужно было снова полечить её ранку. А потом опять под ледяной душ. Приучать её ротик к моему члену начну позже, а пока ей хватит «впечатлений». Я снова встал, взял с тумбочки тюбик. Её опять затрясло.
– Можно, я сама? – попросила жалобно.
– Нет, – отрезал я. – Ты теперь моя, смирись с этим. Делать будешь только то, что я скажу. А я говорю, ложись на спину, сгибай ножки в коленях и раздвигай их, – я опять говорил намеренно грубо, а всё потому, что представлять, как она натирает себя своим пальчиком, мне было бы ещё тяжелее, чем намазать её самому. Так я хотя бы видел ранку и чувство вины (да, блин, чувство вины, непривычное и… приятное, словно бы возвышающее меня немного до её уровня) сдерживало мою похоть.