Когда приходит Рождество
Шрифт:
Теперь тут были только они вдвоем. Они снова встретились взглядами, не совсем ясно, дружелюбными или враждебными. Они просто смотрели.
Трэвис Блэйк первый отвернулся. Его губы быстро дернулись в усмешке, а затем вытянулись в полоску.
– Так, ладно, – сказал он. Злые глаза снова смотрели на Уинтера. – Как много вы знаете?
Уинтер промолчал, чтобы Блэйк сам увидел ответ в его выражении лица. Блэйк все увидел.
– И что вы собираетесь делать?
– Еще не решил. По закону вы совершили убийство, Блэйк. Вы же знаете это.
– Значит, вы хотите остановить меня?
–
Уголок губ Блэйка дернулся вверх. Кажется, его это позабавило.
– Вы правда думаете, что, когда наступит решающий момент, все будет зависеть от вас?
Уинтер призадумался и ответил:
– Да. Я правда так думаю.
– Мне кажется, нам с вами не привыкать убивать. Но, как вы сказали, я же теперь убийца. Это совсем другое дело! Думаете, я бы стал колебаться, если бы вы встали у меня на пути?
– Нет. Конечно, я так не думаю.
– И что тогда? Думаете, вы справитесь со мной один на один?
Уинтер коротко хохотнул.
– Нам не по двенадцать лет, Трэвис. Я не собираюсь бросать вам вызов.
– А что, думаете, я не сделаю это, да? Думаете, я не решусь? Что просто отступлю и позволю вам решить, какой будет исход?
Уинтер подумал немного, а затем медленно кивнул.
– Да. Я так и думаю. Вы совершили убийство, но вы не убийца. Меня вы не попытаетесь убить.
Теперь Блэйк пошевелился, поворачиваясь так, чтобы его тело было обращено к Уинтеру.
– Вы чертовски сильно рискуете, дружище.
– Ну, вы тоже, – ответил Уинтер.
Они долго, напряженно смотрели друг другу в глаза. А затем, словно доказывая свою правоту, Уинтер медленно отвернулся от него. Как будто он давал ему возможность, говорил: “Ну, вперед! Сломай мне шею. Ты же знаешь, как это делается”. Он даже замер на пару секунд.
А затем он шагнул в сторону двери и позвал пристава, чтобы тот выпустил его из камеры.
Позже в зале суда Блэйк так и не посмотрел на Уинтера. Он сидел на месте для дачи свидетельских показаний и ни на кого не смотрел. Сидел он ровно. Смотрел прямо перед собой. И Уинтер в очередной раз подумал, что он похож на солдата, который стоит по стойке “смирно”.
– Я любил ее, – говорил он размеренно. В блеклых глазах пусто. – Даже когда я ее убил, я все равно ее любил. И убил ее потому, что любил. Очень сильно.
В зале суда стояла тишина, которую нарушал лишь шепот Эстер и миссис Этуотер и плач некоторых женщин из школы, которые прикрывали лицо платочками.
– Она нашла меня, когда я блуждал в темноте, – продолжал Трэвис. – В несносной темноте, которая таится глубоко в душе. Это маленький ад внутри, но он такой же большой, как и любой другой ад на свете. Ты даже не догадываешься, что он есть, пока сам в него не угодишь. Стоит один раз попасть туда и даже вернуться, тебе кажется, словно ты сделал невозможное. И ты знаешь, что в любую минуту можешь снова потонуть в этом аду. Дженнифер вытащила меня, и я боялся, что, если я ее потеряю, навсегда уйду во тьму.
Он замолчал. И хотя он не повернулся, не посмотрел ни на Уинтера, ни на кого-либо еще, Уинтер чувствовал, что он всех видит или, во всяком
– Когда я увидел, как тот мужчина на парковке у пляжа сжимает ее в своих руках, я понял, что она в каком-то смысле ему принадлежит. И он в каком-то смысле ею владеет. Мне нужно было узнать, кто это. Почему он там. Почему она позволяет ему так себя трогать. Ведь я боялся, что он ее заберет. Что заберет ее у меня, и тогда моя душа поглотит меня, снова затянет в свои темные глубины. Я понимал: если тьма меня поглотит еще раз, я больше никогда не найду путь обратно.
В этот момент Виктория, сидя за столом защиты, повернулась на стуле в сторону Уинтера и взглянула на него – он сидел на скамье позади. Отчаяние в ее глазах ранило даже сильнее, чем ее усталость. Эта тьма в душе, о которой говорил Трэвис, – она видела ее в глазах мужа, когда тот вернулся с войны. И теперь она проводила параллель между Трэвисом и своим мужем. Роберт, Ричард или Роджер… Или как его там звали? А, Роджер. Точно Роджер. Именно поэтому она так хотела, чтобы Трэвис Блэйк оказался невиновным, ведь она видела, как похожа боль Трэвиса на боль ее мужа.
– Она. Не говорила. Кто он, – Трэвис выплевывал слова, точно швырял кинжалы в землю. – Не знаю почему. Я только знаю, что это был какой-то секрет. Постыдный секрет. У этого человека был на нее компромат. Я знал, что он мог его использовать, чтобы ее контролировать. А это значит, что он мог заставить ее пойти с ним в любой момент. Когда он того захочет. Я ей сказал, что смогу помочь, если она мне расскажет, кто он такой. Но… – Трэвис не закончил предложение. Он просто покачал головой. – Так продолжалось несколько месяцев, а затем… Той ночью я достал свой нож, свой старый боевой нож. Я не собирался его использовать… Ни за что. Как я уже сказал, я любил ее. Но, думаю, в конце концов я просто осознал, что так будет проще – это проще, чем сидеть и ждать, проще, чем постоянно бояться. Будет проще, если я просто положу всему конец. Следующее, что я помню: торчащий в ее груди нож. Она смотрит мне в глаза, умирает. Ее теплая кровь течет по моей руке. И я ведь любил ее. Даже в тот момент.
В очередной раз воцарилась тишина. Только женщины плакали. А затем прокурор Джим Кроуфорд – точнее, как назвала его Виктория, “бывший рейнджер, Джим Кроуфорд” – прошелся под пристальным взглядом судьи Ли – “бывшего рейнджера Льюиса Ли” – и напомнил Трэвису Блэйку остальную часть его признания: как он отмывал комнату, как избавлялся от машины, как заворачивал ее тело в ковер, а затем вез к пристани. Как причалил у дальнего берега, поросшего деревьями, и стал искать в лесу булыжники. А потом он сложил булыжники в прочные пластиковые пакеты для утяжеления и – в этот момент голос прокурора впервые дрогнул – расчленил тело Дженнифер, чтобы потом разложить его по этим пакетам с булыжниками. И затем он отплыл к отдаленным местам озера – там ее никто никогда не найдет, – где выбросил за борт все то, что осталось от женщины, которую он любил. Полиция обыскала места, о которых говорил Трэвис. Но они ничего не нашли. Дело в том, что он почти обезумел, проворачивая все это. Так что он действительно не знал точного места.