Когда пробьет восемь склянок (пер.Исхаков В.Э. редакция 2024 г.)
Шрифт:
— Я полагаю, что теперь-то вы прозрели, — холодно сказал дядюшка Артур.
— В тот вечер мы с Ханслеттом отправились выпить на "Шангри-Ла". Я говорил вам, что после мы догадались, что здесь побывали гости. Тогда мы не поняли зачем. О боже!
— Вы уже доказали, что на вашем месте я тоже ничего не понял бы насчет батарей. Нет никакой необходимости повторять…
— Дайте мне закончить, — прервал я его. Дядюшка Артур не любит, когда его прерывают, но сейчас, в нынешнем моем состоянии, мне было на это наплевать. — Они спустилась в машинное отделение. Они знали, что там есть передатчик. Они осмотрели головку блока цилиндров двигателя по правому борту. Четыре настоящих болта, остальные фальшивые — на краске их головок ни единой царапины от ключа. На головках всех болтов левого двигателя краска почти вся содрана. Они сняли фальшивую крышку правого двигателя и подключили к выходу передатчика свой — миниатюрный, совсем незаметный. И с тех пор они слышали каждое наше слово. Они прекрасно понимали, что им выгоднее оставить нам с Ханслеттом этот канал для связи с вами, чтобы точно знать наши планы, чем заставлять нас искать какие-то другие, неведомые им пути связи.
— Но почему… почему тогда они сами лишили себя этого преимущества таким… таким образом? — Он указал на пустой корпус дизеля.
— Это не было больше преимуществом, — сказал я устало. — Когда Ханслетт умер, а Калверт, как они считали, был мертв… Им уже были не нужны никакие преимущества.
— Конечно, конечно… О боже, ну и каша заварилась… — Он снял монокль, протер глаз сгибом пальца. — Теперь я понимаю смысл вашего замечания тогда, в салоне… — что нам придется рассчитывать только на себя. Они не знают, что нам известно, но они прикинут, стоит ли рисковать, если на карту поставлено семнадцать миллионов фунтов стерлингов. Они постараются заставить нас замолчать.
— Да, для них это единственное решение, — согласился я. — И нам нужно делать ноги. Слишком мы здесь задержались. В движении мы будем в большей безопасности. Не выпускайте люгер из рук, сэр. Для начала доставим Ханслетта и нашего приятеля из кормовой каюты на берег.
— Да-да, мы должны доставить их на берег.
Поднять якорь при помощи электрической лебедки вроде простое дело. Но стоит неосторожно подставить рукав прорезиненной куртки или штанину, как их затянет между цепью и барабаном, и вы лишитесь руки или ноги прежде, чем успеете крикнуть или дотянуться до рубильника. Работать на скользкой мокрой палубе вдвойне опасно. Но проделывать это на скользкой мокрой палубе, в полной темноте, под сильным дождем, когда судно раскачивается на волнах, да еще с отключенным храповиком и накрыв лебедку брезентом… Не стоит и говорить, насколько опаснее. И все же это было не опаснее, чем привлечь внимание наших друзей с "Шангри-Ла".
Может, оттого, что я был поглощен тяжелой работой, может, из-за металлического лязга якорной цепи, но я не так быстро, как обычно, уловил посторонний звук. Дважды мне почудился женский голос вдалеке, и оба раза я счел, что слышу крики пирующих с одной из маленьких яхт, что стояли в заливе. Только компьютер мог бы подсчитать, сколько галлонов джина выпивается на всех британских якорных стоянках после захода солнца. Но потом я услышал голос снова, на этот раз ближе. Самый отчаянный крик, какой услышишь во время этих вечеринок, — это когда прольют джин; в этом же крике звучало неподдельное отчаяние. Я выключил лебедку, и на судне наступила тишина.
Сам не знаю, каким образом у меня в руке оказался "Лилипут".
— Помогите! — Голос звучал тихо, но отчаянно. — Ради бога, помогите.
Голос доносился с воды, по левому борту. Я бесшумно перебрался туда, откуда, как мне показалось, доносился голос и замер. Я помнил о Ханслетте, у меня не было желания помогать кому-либо, пока я не удостоверюсь, что кричат не с резиновой лодки, лодки с пассажирами, вооруженными пулеметами. Одно слово, один предательский луч света — и Калверт отправится к праотцам, если только они признают своим потомком такого простофилю.
— Пожалуйста! Пожалуйста, помогите мне! Прошу вас!
Я помог. Не столько потому, что отчаяние в голосе было искренним, сколько потому, что узнал голос Шарлотты Скурос.
— Леди Скурос?
— Да-да, это я. Слава богу, слава богу! — Голос ее звучал так, словно она нахлебалась воды в задыхается.
— Тут по борту идут кранцы из автопокрышек, хватайтесь за них.
Секунду или две спустя она сказала:
— Я держусь за них.
— Сможете подтянуться сами? — Послышались всплески и прерывистое дыхание.
— Нет, я не смогу.
— Ничего, погодите. Я повернулся и хотел пойти за дядюшкой Артуром, но он был рядом.
— Здесь в воде леди Скурос, — сказал я ему на ухо. — Это может быть ловушкой. Хотя я так и не думаю. Но если увидите свет, стреляйте по нему сразу.
Он ничего не сказал, но я заметил, как рука его сразу полезла в карман за люгером. Я протиснулся между шпигатами и нижней цепью ограждения и встал на нижнюю часть покрышки. Согнувшись, я поймал руку леди.
Шарлотта Скурос отнюдь не была невесомой полупрозрачной нимфой — это была зрелая женщина и весила соответственно возрасту, да и я уже не так крепко стоял на ногах, как, скажем, сорок восемь часов назад, однако с помощью дядюшка Артура я смог втащить ее на палубу. Между нами говоря, мы буквально волоком втащили ее в салон и уложили на кушетку. Я подложил диванную подушку ей под голову и при этом хорошенько разглядел ее. Да… никогда бы не поместили ее фото на обложке. Выглядела она ужасно. Черные брюки и блузка выглядели так, словно их месяц вымачивали в море, а не всего лишь несколько минут. Длинные мокрые волосы облепили голову и шею, вся косметика расплылась и потекла по мертвенно-бледному лицу. Но ей незачем было быть привлекательной. Она и в таком виде была самой желанной женщиной, какую я когда-либо видел. Чтоб мне с ума сойти!
— Ах, дорогая леди Скурос, дорогая леди Скурос! — Дядюшка Артур вновь был в аристократической среде и спешил это показать. Он склонился над ней и безуспешно пытался вытереть ее лицо своим носовым платком. — Скажите, ради бога, что произошло? Бренди, Калверт, бренди! Да не стойте же вы. Бренди! — Дядюшка Артур, видимо, вообразил, что он в баре. Я не стал его разубеждать, а заодно плеснул и себе немного.
— Если вы возьмете на себя заботу о леди Скурос, сэр, — сказал я, подавая ему стакан, — то я пойду закончу там с якорем.
— Нет-нет! — Она отхлебнула бренди, проглотила его, и мне пришлось дожидаться, пока она не перестанет кашлять. — Они не появятся, еще по меньшей мере два часа. Я знаю. Я слышала. Происходит что-то ужасное, сэр Артур. Я должна была помочь вам, должна!
— Ну, а теперь успокойтесь, леди Скурос, успокойтесь… Допейте это, леди Скурос.
— Нет, только не это! — Конечно, это не был изысканный напиток, но все-таки бренди был вполне приличный. Потом я понял, что она возражает против чего-то другого. — Только не леди Скурос. Ни за что больше! Шарлотта. Шарлотта Майнер. Просто Шарлотта.
Вполне в природе женщин заботиться в первую очередь о собственных чувствах. На "Шангри-Ла" сейчас налаживают самодельную атомную бомбу, чтобы швырнуть ее нам в иллюминатор, а она беспокоится лишь о том, чтобы ее называли Шарлоттой.
— Почему вы решили, что должны прийти нам на помощь? — спросил я.
— Калверт! — Голос у дядюшки Артура был строгим. — О чем вы думаете? Леди — я имею в виду Шарлотту — еще в шоке. Дайте ей прийти в себя.
— Нет. — Она с трудом приподнялась, уселась и выдавила из себя улыбку — полуиспуганную, полунасмешливую. — Нет, мистер Петерсон, мистер Калверт, и как вас там еще… Вы совершенно правы. Актриса должна управлять своими эмоциями. Но я больше не актриса. — Она сделала маленький глоток бренди, и в лице ее появилась бледная тень жизни.— Некоторое время назад я заметила, что на борту "Шангри-Ла" происходят странные вещи. На яхте стали появляться незнакомые люди. Часть прежнего экипажа была заменена без всяких причин. Несколько раз меня в сопровождении горничной отправляли на берег, в то время как "Шангри-Ла" уходила в загадочные рейсы. Мой муж — сэр Энтони не рассказывал мне ничего. Он сильно изменился в худшую сторону со времени женитьбы — боюсь, он принимает наркотики. Я видела оружие. Как только эти странные люди появляются на борту, меня отсылают в каюту. — Она невесело улыбнулась. — И причиной тут не ревность моего мужа, можете мне поверить. Последние день-два я стала чувствовать, что дела у них идут плохо. Вечером, как раз перед тем, как появились вы, меня снова отослали в каюту. Я вышла из салона, но задержалась в коридоре. Я слышала, как Лаворски сказал: "Если ваш приятель-адмирал является представителем ЮНЕСКО, то я — царь морской. Я знаю, кто он. Мы все знаем. Или мы, или они — вот как обстоит дело". А затем капитан Имри — как я ненавижу этого человека! — сказал: "В полночь я пошлю Квинна, Жака и Крамера. В час, в проливе эта яхта уйдет на дно."