Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы
Шрифт:
Чхури гордо посмотрела на него:
— Ты что, с ума сошел?
Наваз опять засмеялся. Он словно забавлялся этими вещами. То были игрушки его сердца, созданные его потом и кровью. Всю энергию, всю волю вложил Наваз в эти белые цветы на рубашке и шальварах Чхури, в эти стеклянные украшения, в красный головной платок. Почему же ему не быть счастливым? Так хороша ночь, так мила Чхури, и такая тишина кругом…
Год назад, когда на тутовом дереве только что появились молодые листочки, Наваз впервые увидел Чхури, а теперь она стала его женой и стоит рядом, под сенью этого дерева, только теперь уже отягощенного снегом. Почему же ему не быть счастливым? Наваз не был настолько искушен в любви, чтобы скрывать свои истинные чувства или играть в любовь, он не умел отравлять любовь ядом философии. Наваз был простым, неграмотным,
Днем люди задыхаются под бременем горя и несчастий, но, когда приходит ночь, от всех этих тягот не остается и следа. Непостижимы тайны ночи! Ночью все засыпает и бодрствует только любовь. На протяжении тысячелетий ночь приносит человеку свой дар любви…
Чхури вздрогнула от прикосновения Наваза. Ее юное тело, казалось, ждало этого прикосновения — оно должно пробудить ее спящие чувства. Чхури вздрогнула и прижалась к юноше. Неудержимая сила толкала девушку в его объятия. Когда же Чхури почувствовала на своих губах жаркое дыхание Наваза, она вздрогнула. Со всех сторон их окружал снег, а он целовал ее. Снег и пламя. Это был прекрасный, священный поцелуй юности.
И Наваз тоже почувствовал мягкое и податливое прикосновение губ Чхури. Ее нежные и прохладные губы были похожи на лепестки розы, омытые снегом, на кусочек льда, согретый лучами солнца. Наваз засмеялся.
— Что ты? — спросила Чхури.
— Вспомнил то поле, где росла пшеница.
— И где ты угощал меня ягодами…
Это поле начиналось сразу же за деревней Нагаргаон и лежало вдоль дороги, ведущей в тахсил. В тот день Наваз отправился с готовыми ботинками к сахибу инспектору. Внезапно за кустом он наткнулся на стайку перепелов, которые, завидев его, побежали и скрылись в пшенице. Дорога спускалась под гору, поле простиралось по склону до самой вершины. Колосья пшеницы, освещенные лучами солнца, отливали золотом. Сердце Наваза радостно забилось. Может быть, причиной тому была весна, или молодость, или беззаботность, а может быть, и тепло, разлитое в воздухе. Юноше очень захотелось поймать несколько птиц. Тогда он взял ботинки под мышку и, крадучись, пошел к краю поля, лег на живот и пополз, словно солдат, подбирающийся к вражеским окопам. «Шар-шар-шар…» — шуршали потревоженные им колосья и, снова поднявшись, кивали своими головками. Крик перепелов слышался совсем рядом. Наваз бесшумно полз вперед, приближаясь к птицам. Зеленый куст, на котором они клевали ягоды, был в шаге от него… Наваз приподнялся и бросил свой платок, но в ту же секунду с другой стороны куста в воздух взвился другой платок, мелькнул и упал, накрыв платок Наваза. Из своей засады Наваз заметил два больших испуганных глаза, смотрящих на него сквозь густую листву кустарника. Зайдя за куст, он увидел девушку, которая сидела, сжавшись в комочек, и держала в руках край своего красного платка. Несколько минут они молча с удивлением смотрели друг на друга, потом одновременно протянули руки к платкам.
— Это мои перепела! — сердито закричала девушка.
— Нет, мои.
— Кто ты? Ты ведь не из нашей деревни.
— У перепелов нет деревни. Они прилетели сюда с той стороны и снова улетят, как только снимут урожай.
— Брось перепелов! — приказала девушка.
— Почему это? — возразил Наваз.
Чхури посмотрела на юношу. Он ей понравился. Смуглый открытый лоб, тонкий прямой нос, тонкие губы, небольшая бородка. И оттого, что Наваз понравился ей, Чхури смутилась, покраснела и опустила глаза.
— Кто ты? — спросил Наваз.
— Меня зовут Чхури. Я дочь здешнего сапожника.
— О! Так, выходит, мы с тобой родня! — воскликнул юноша. — Я ведь тоже сапожник. Меня зовут
— Значит, ты сын почтенного Шах-джи. Мой отец его знает.
Наваз сделал шаг вперед и протянул руку к платкам, под которыми томились пойманные птицы. Моментально рука Чхури очутилась там же.
— Хорошо, — сказал Наваз примирительно. — Возьми свой платок, я отдам тебе перепелов.
Чхури взяла платок. Похлопывая по платку руками, Наваз пытался нащупать сидящих под ним перепелов. На лице его отразилось разочарование. Вдруг он радостно воскликнул:
— Есть один! — и вытащил птицу.
Перепел бил крыльями, стараясь вырваться из рук Наваза.
— Да, один есть, — подтвердила Чхури.
— Возьми. — Наваз протянул птицу девушке.
Чхури прикоснулась губами к клюву перепела, нежно погладила его перышки, поцеловала в голову, а потом вернула Навазу и тихо сказала:
— Возьми сам…
Наваз тоже притронулся губами к клюву перепела. Чхури засмеялась и закрыла лицо платком.
— Давай выпустим его, — предложил Наваз.
— Давай, — прошептала Чхури чуть слышно.
Перепел взмыл, как стрела, и заметался в воздухе. Они оба следили за его полетом. Возможно, им виделся в нем полет их собственных надежд… Потом перепел сложил крылья и, словно нырнув, скрылся где-то за большим кустом.
Взгляды Чхури и Наваза встретились. Они лежали на земле. Со всех сторон доносился аромат спелых плодов, Чхури и Наваз кормили друг друга сочными желтыми ягодами.
Теперь, спустя год, на них пахнуло ароматом их первой встречи. Где-то около серебристого месяца летел перепел, из-под снега поднимались пышные золотые колосья пшеницы, в воздухе разливалось полуденное тепло и звучала песня весны, мелодию которой выстукивали сердца Наваза и Чхури. Наваз засмеялся, за ним — Чхури.
— Чему ты смеешься? — спросил Наваз.
— Вспомнила, как тебя побил отец.
Наваза побил не отец Чхури, а его собственный отец, старый Шах-джи. Сильно он побил своего сына. А случилось это так. Ярмарка была в разгаре, и Чхури захотелось купить ожерелье. Обыкновенное ожерелье из дешевого металла, похожее на ошейник буйволицы сельского старосты. Ювелир просил за него пятнадцать рупий. Наваз сгоряча пообещал Чхури, что обязательно подарит ей это ожерелье. Но как он мог его приобрести? Украшение стоило пятнадцать рупий, а у Наваза таких денег не было. Наконец, когда уже не оставалось ни малейшей надежды раздобыть деньги, Наваз потихоньку взял из дома ботинки, которые отец сшил одному крестьянину, и продал их. Получив с крестьянина деньги, он зарыл их под кустом во дворе. Отец сильно бил тогда Наваза и при этом все спрашивал:
— Куда ты девал деньги?
Но Наваз ничего не сказал. А за два дня до окончания ярмарки он взял сырую, еще не выделанную кожу, которую отец только что купил, отнес ее в тахсил и тоже продал. Отец снова избил его, а потом принялся стыдить. Но Наваз ничего не сказал, и драгоценная казна в пятнадцать рупий осталась при нем. Купив у ювелира ожерелье, юноша торжественно преподнес его Чхури. Как счастлив он был в тот день! Он не мог смеяться, потому что все лицо его было разбито и вспухло, но глаза его сияли счастьем. И когда Чхури надела ожерелье, глаза Наваза вспыхнули таким огнем, что, глядя на него, можно было подумать, будто он подарил ей не обыкновенное дешевенькое ожерелье, а по меньшей мере построил для своей Чхури мраморный Тадж-Махал[18].
Чхури с благодарностью посмотрела на Наваза, дотронулась до ожерелья и с лукавой гримаской сказала:
— Какое плохое…
Наваз улыбнулся, покачал головой, а потом посмотрел в сторону своего дома. Там жили его родители. Было уже за полночь. Наваз возвращался с молодой женой. Первые три коса Наваз и Чхури прошли пешком по глубокому снегу. Ведь Чхури принадлежала к числу тех миллионов женщин на земле, нога которых никогда не вступала на паланкин; у которых не было детства и которых няньки не баюкали в колыбели; которые ни разу в жизни не пользовались экипажем. Эти женщины идут по земле до тех пор, пока не увянет их молодость, не наступит старость и не подкрадется смерть, и тогда усталыми, спотыкающимися шагами они сойдут в темную глубокую могилу. Вся жизнь этих утомленных, уныло и медленно бредущих женщин проходит в непосильной работе. Их руками добывается золото, возделываются поля, шьются ботинки.