Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы
Шрифт:
«Хо… ааа…ооо…ааа…а!» — бесновался ветер.
Откуда-то издалека, снизу, до нас донесся чуть слышный свист. Рива что было мочи засвистел в ответ. Нам казалось, что свист Ривы разносится далеко-далеко вокруг, призывая на помощь, словно сигнал бедствия. Сколько в нем было тревоги, сколько мольбы, сколько боли и надежды! Мы напрягали слух, стараясь услышать ответ. Неужто и в самом деле кто-то ответил на свист Ривы? Или, может быть, нам просто почудилось?
Но нет! Снизу опять донесся свист. Далекий, едва слышный, но несущий надежду свист в этот миг показался нам, заблудившимся в буране, маяком, ярко вспыхнувшим в непроглядной мгле!
Подождав немного, Рива
Теперь Рива свистел без передышки. Свист его, казалось, говорил: «Мы попали в беду и находимся здесь!» — а в ответ будто отвечали: «Идем на помощь!» В какие-то мгновения казалось, что ответный свист был совсем рядом, потом он неожиданно звучал откуда-то издалека — тем, кто шел на помощь, видимо, трудно было добраться до нас.
Так прошел час… Еще полчаса. Шедший на выручку был теперь где-то совсем близко. Еще несколько минут напряженного ожидания, и вот перед нами выросла фигура пожилого горца, похожего на гнома. На груди его болтался привязанный тесьмой фонарь. Слабый мерцающий свет фонаря еле пробивался сквозь окружавший нас плотной пеленой густой туман. Рядом с ним стоял другой горец — высокий худощавый юноша, однако в тумане трудно было рассмотреть хорошенько их лица, оба они казались привидениями.
— Как это вас угораздило идти в такую бурю? — спросил пожилой горец.
— Наш товарищ ушибся и… — начал было Рива.
Горец тяжело дышал. Грудь его вздымалась и опускалась, словно кузнечный мех.
Отдышавшись, он указал своему высокому молодому спутнику на Джагдиша и приказал:
— Взваливай его на себя. Мне с ним не отыскать дороги.
Помедлив немного, юноша склонился над Джагдишем, сильными руками обхватил его и вскинул себе на спину, ближе к шее, а пожилой горец привязал ноги Джагдиша к талии молодого. Потом горец затянул конец веревки вокруг своего пояса и обвязал ею своего молодого товарища. Когда очередь дошла до меня, я тоже обвязался веревкой и передал ее свободный конец Риве, а тот крепко затянул ее вокруг своего пояса.
— Ну, а теперь в путь! — подбадривая нас, проговорил пожилой горец. — Крепко опирайтесь на свои ледорубы. Раз… два… три!
И вот сквозь непроглядную ночную тьму, по океану снежного наста, таящего на каждом шагу погибель, караван наш снова двинулся в сторону Гурджана.
Жилище горца приютилось под большим тунговым деревом. Когда мы добрались до него, старый горец выволок из хижины несколько шкур и расстелил их на земле, а молодой уложил на них Джагдиша. Он был без сознания, должно быть, одолела снежная болезнь. Потом пожилой горец вошел в низкий деревянный погребок и появился оттуда, держа в руках что-то похожее на небольшую свернутую кожаную сумку. При ярком свете костра я увидел, что это был мускусный мешочек.
— Погаси-ка фонарь, Зи Ши, — обернулся он к юноше, который отдыхал в стороне от огня. Из темноты послышался тяжелый вздох, и спутник пожилого горца подошел к костру. Когда он встал рядом, я увидел, что это совсем молоденькая девушка. На голове у нее теперь не было мохнатой бараньей шапки, которая до сих пор скрывала ее длинные волосы. Глаза ее слипались от усталости, лоб покрыла испарина. Ловким движением она сняла фонарь, висевший на груди у горца, разом погасила его и, склонив голову, опять скрылась в темноте, унося с собой фонарь.
Горец встал на колени перед Джагдишем, склонился над ним и стал прислушиваться к его дыханию. Затем он налил горячего молока в большую деревянную ложку, добавил мускуса, взболтал содержимое и влил в рот Джагдишу.
— Чего тебе? — не выходя их темноты, откликнулась она. Голос у нее был усталый. Видно, вконец измучилась.
— Поди-ка сюда, детка! Возьми этот жир и втирай ему в виски.
Зи Ши сняла с головы Джагдиша шапку с длинными ушами, прислонила его голову к груди и принялась неторопливо растирать ему виски. Пожилой горец сидел, привалясь спиной к дереву. В ярком пламени костра было хорошо видно его иссеченное морщинами лицо. Подбородок у него был крепкий, крутой, на шее проступали набухшие вены. Дыхание у Джагдиша было неровное — то тихое, едва заметное, то частое. В горле у него что-то булькало, словно смазывали механизм часов из маленькой масленки.
Девушка продолжала медленно растирать виски Джагдишу, Под ее руками рождался какой-то странный, нагоняющий сон, шуршащий звук. Отгоняя от себя дремоту, я наблюдал за Зи Ши. Она низко склонилась над Джагдишем, одна половина ее головы была в тени, другая — освещена ярким пламенем костра. Теперь я мог хорошенько рассмотреть ее лицо: смешение арийских и монгольских черт, очаровательное сочетание цветов шафрана и розы. Веки ее были так низко опущены, что глаза казались закрытыми. Зи Ши… Вдруг мне показалось, будто все, что я вижу сейчас, сон. Девушка, горец, похожий на гнома, ствол тунгового дерева и ярко пылающий костер — все это лишь долгий, нескончаемый сон. Должно быть, я лежу на софе в гостиной Уши и мне все это снится. Вот-вот войдет в комнату Уша в красивом голубом сари и, увидев меня спящим, разбудит насмешливо: «Эй, лентяй, вставай-ка живей! Уже половина шестого!» Спустя минуту я открыл глаза, и снова передо мной та же картина — горец дремал, прислонясь спиной к дереву, девушка неторопливо растирала виски Джагдишу. Дыхание его было теперь ровное и глубокое. Костер горел уже неярким пламенем — он медленно угасал. То погружаясь в сон, то силясь стряхнуть с себя дремоту, изо всех сил моргая глазами, я старался запомнить эту картину. А потом все медленно исчезло, растворилось в навевающей покой туманной дымке!..
Утром, пробудившись ото сна, я не увидел ни Джагдиша, ни молодой девушки. Исчез куда-то и старик горец. Я лежал под тунговым деревом, и в сердце было чувство, будто все виденное и пережитое мною вчера не иначе как прочитанный рассказ. Протерев кулаком глаза, я осмотрелся. Первое, что я увидел, — земляная хижина с деревянной дверью, а вдали — стада, пасущиеся на залитой солнцем равнине. И понял: все случившееся со мной вчера — явь.
— Джагдиш!.. Эй, Джагдиш! — громко крикнул я.
Несколько пасшихся в стаде коз поглядели в мою сторону.
— Джагдиш!.. Эй, Джагдиш, где ты, бестолковая твоя голова! — снова закричал я.
Из дверей лачуги показался улыбающийся горец.
— Милостью Горного дэва — владыки Гурджана, вы сохранили свои жизни!
Я быстро поднялся и, глядя горцу в глаза, поблагодарил его:
— Спасибо тебе и твоей отважной дочке, тысячу раз спасибо! Как зовут ее? Зи Ши?
— Да-да! Ее зовут Зи Ши. Она хорошая, славная девушка, моя маленькая Зи Ши! Гордый дэв, владыка Гурджана, очень благоволит к ней. Она знает все дороги среди снегов. Горный дэв никогда не причиняет ей зла. Когда умерла ее мать, она была совсем маленькой. Ее вырастил сам Горный дэв — владыка Гурджана, он очень любит мою Зи Ши!