Когда сгнил придорожный камень...
Шрифт:
— Ну что вы в этой тоске благовонной находите? — печально вздохнул Угорь и побежал вдогонку следам.
Лист 5
В Деусану их не пустили.
Разъяренная толпа прихожан приветствовала Угря бранью.
— Иди прочь, колдун!
— Ишь чего вздумал — дьявола в храм ввести!
— Топай отсюда, коль жизнь дорога!..
Дурак беззвучно плакал в стороне, только колокольчики жалобно звенели.
— Люди, я же свой, — попытался образумить толпу Угорь. — Вы что, не видите? Я сын покойницы Выдры. Угорь я. Я всегда помогал вам.
Но толпа была неумолима.
— Всю
— Поплатишься ныне!
— Изыди, сатана!
Метко брошенный камень ударил Угря в грудь.
— Не колдун он! С ним Брамос! — взвизгнул Колоколец и упал на землю. Он катался по двору Деусаны, причитал и плакал:
— Не колдун он! Не колдун!
Но за первым камнем полетел второй, третий…
Вдруг что-то случилось с толпой. Она присмирела, страх появился в глазах обезумевших людей.
Черная туча напряженно и зло заурчала и стала еще черней, еще суровей и неприступней.
Угорь отер рукавом разбитое в кровь лицо и оглянулся. А оглянувшись, увидел страшную картину. Посреди толпы стояли двое. Звезднокожий и еще кто-то. Какой-то серый, размытый, неизвестный тип. Люди, давясь, заплетаясь полусогнутыми ногами, отступали от них, ужас стыл в зрачках их глаз, пульсировал в горле, сжимался в животе. Но эти двое не замечали возникающей паники. Сковав друг друга взглядами, они молча о чем-то говорили. О чем —.Угорь не понял, боль в тебе не давала ему сосредоточиться, и мысли его прыгали, тревожно и лихорадочно.
«Убьют Звезднокожего, — думал он. — Придут в себя. И убьют. Зря он появился. Что им до него? Один раз убили — другой — вот и третий будет… А все-таки он вовремя возник. Молодец! Не подвел. Какое ему до меня дело? А все-тки выручил — не дал добить. Колоколец смешной — как он на них пялится — у всей толпы глаз не хватит смотреть, как он смотрит. А эти-то, приумолкли все. Струсили. Ничего, еще успеете свое взять, еще озвереете. Только что же это за тип?! И откуда? Его здесь раньше, помнится, не было. Серый, черный, бр-р, противный. Кто же он? — спросил себя Угорь, и тут же что-то хлопнуло его по самой макушке. — Ужас, — понял он. — Это Ужас».
Мало-помалу толпа приходила в себя. Уже мелькнула в ней мысль, что Звезднокожий явился как возмездие за избиение Угря. И полетели к Угрю просящие взгляды:
— Заступись!
— Прости!
— Не храни зла!
Какая-то женщина не очень уверенно подошла к нему с чистой льняной тряпкой и обвязала его раненную камнем грудь. И Колоколец, неизвестно когда успевший сбегать к Чертову Логову, принес в дырявой фляге, найденной им на помойке, вечно доброй воды из пруда.
Все стали осторожно внимательны с Угрем, кто-то крикнул: «Угорь — святой наш», — и от этого крика он громко и неприятно рассмеялся. Толпа вздрогнула, так это было странно и не к месту в тот момент.
И тогда Звезднокожий оторвал, наконец, свой взор от серого неподвижного Ужаса, и, подойдя к Угрю почти вплотную, проникновенно и глубоко заглянул ему в глаза. Нездешней любви коснулось сердце Угря, и он забыл, что презирает толпу и боится за Звезднокожего, забыл, что противны ему люди с их дрянными душонками, скребущими по сердцу мыслями о несовершенстве мира, забыл, что ноет и болит его тело, побитое верующими прихожанами во дворе Деусаны. За один только миг его симпатия к Звезднокожему как к светлому святому существу переродилась в нечто благоговейное и трепетное. Впервые проскользнул в его жизни луч любви — не той, какой море его любило — любовью в самом себе, безличной, громадной, — а человеческой заинтересованностью к его, никому не нужной Угриной судьбе, к его думам и чувствам, которые до сих пор понимала и знала только вода. И этот луч коснулся сердца Угря непонятной тоской и еще более непонятной надеждой. Захотелось что-то предпринять, но Угорь не понял, чего ему хочется. Желание действия возникло у него впервые и было еще размытым, слабым, беспомощным. Он страшно удивился этому новому чувству, попробовал углубиться в него, чтоб понять, как вдруг из-за спины его раздался голос.
— Господь наш Деус Брамос, — провозгласил вышедший на паперть священник Крестец, — покинув грешную землю 20 веков назад, обещал вернуться, и явился в образе огненного столпа святому Варфоломею и пятитысячной толпе прихожан Касонского храма. И сказал Деус наш: «Зачем молитесь вы мне, люди, зачем просите придти к вам, когда сами же и боитесь меня? Я послан был к вам для любви, но из семян добра, посеянных мною, вы вырастили дубы страха. Не зовите меня отныне всуе. Не ищите. Не ждите. Лучше не ждите совсем, чем так, как ждете вы, — преисполненные заботой о своем спасении и своем благе. Да, спасение будет, но не будет вам Спасителя. Придет возмездие к вам, чрез него — очищение. И тогда я вернусь. Я вернусь к вам, когда сгниет придорожный камень…» О, Господь наш Деус Брамос, — вдохновенно продолжал Крестец. — в сей великий день и час, когда явился ты прихожанам Крысонориного храма…
Гулко и звонко неслась в напряженной тишине речь священника, впечатываясь в испуганные умы людей.
— Открой нам наш Путь. Научи нас верности и благости. Будь милосерден к рабам твоим. Останься с нами вовеки веков, не покидай нас, Господь наш Деус Брамос!..
Звезднокожий молчал.
Наступила пауза, долгая, томительная, невыносимая.
«Я что-то не так говорил? — переживал Крестец. — Да, я был слишком мелочен. Надо было сказать о всеобщей любви, а я — только о Его обещаниях. Он теперь не замечает меня. И всех нас… Какие ничтожества мы перед ним. Он ничего не скажет в ответ. Будет вот так молчать. Деус, не надо! Пусть случится скорее хоть что-то…»
Но ничего не случалось, а время шло. И росло напряжение. И черная туча, урча, росла. И серый размытый Ужас тоже чернел и тоже рос и рос у всех на глазах.
— Господи! — не прокричала, а простонала обвязавшая Угрю раны женщина. — Господи! Спаси нас! Не Томи! Грешны мы! Грешны! — и упала, истерично всхлипывая.
Угорь пожал плечами, не понимая этого избытка эмоций, а Колоколец сострадательно потянулся к женщине. Колокольчики зазвенели, разорвав оцепенение и тишину, и тут же понеслось со всех сторон:
— Господь, вылечи меня!
— Господь, пошли мне дождя на пашню!
— Господь Деус Брамос, даруй мне сына!
— Помоги!
— Спаси!
— Выручи!
Звезднокожий не шевелился. Однако, Угрю показалось, что ему хочется что-то высказать толпе, что в молчании его кроется нечто более глубокое, чем то, что можно произнесть словами.
— Помоги, Господи, отомсти за меня Хромому Бродяге!
— Отними у Крысы мою жену!
— Скажи Хозяину, чтоб выпустил из подземелья брата!
Ни на кого не глядя, словно не слыша устремленные к нему вопли, Звезднокожий легко шагнул вперед и, мягко ступая, пошел к воротам, оставляя позади себя небесные слезы.