Когда сливаются реки
Шрифт:
Марфочка, которая вначале застеснялась и забилась в угол, вскоре, сдавшись на уговоры брата, вышла оттуда и достала из школьной сумки желтый конверт. Оказалось, что это было письмо от чехословацких школьников ученикам долговской школы. Видимо, вести о строительстве гидростанции какими-то путями дошли и до чехословацких ребят. Чем только нынче не интересуются дети! Чехословацкие ребята сообщали о том, что прежде их город и железная дорога, на тридцать километров вокруг, принадлежали капиталисту Бате, а теперь этого Бати нет. Процесс изгнания его был изложен довольно подробно и исторически правильно, но с таким подъемом и в таком бодром тоне, что получалось, будто изгнание капиталистов есть самая легкая и нехлопотливая работа. В заключение они желали долговским ребятам хорошей успеваемости по всем предметам и просили рассказать, как изгнали капиталистов из Долгого и чем сейчас ребята помогают стройке.
Вот это и ставило Марфочку в тупик. Она ведь при этом не присутствовала. Какие они были, капиталисты? Как прогоняли их? Семейный совет из Агаты и случайно наведавшегося Никифоровича не пришел к единому решению: Агата считала, что нужно написать о польских панах и гитлеровцах, Никифорович же, живой участник и свидетель Октябрьской революции, полагал, что долговские школьники в своем ответном письме должны начинать с «Авроры» и первого залпа по Зимнему дворцу. Теперь на совет были приглашены и Алесь с Анежкой.
— Скажу я вам, дети, — говорил Никифорович, а детьми он имел право называть всех собравшихся в хате, — скажу я вам, что чудеса творятся на белом свете... Где этот чехословацкий город, а и там про Долгое узнали! Ну, скажем, Ленинград — так это другое дело, а то — Долгое, и вот тебе, пожалуйста! И кто? Дети! Когда я был таким, как Марфочка, я не мог сосчитать в стаде моего хозяина гусей, которых пас, — утащи кто двух или трех, мне бы и невдомек. Гм...
Агата сидела у конца стола и с гордостью посматривала то на Марфочку, то на Алеся. «Видели, какие у меня дети?» — говорили ее радостно сиявшие глаза. Анежка взяла у Марфочки письмо и стала его перечитывать. Она знала, что ее будут разглядывать, и старалась делать вид, что не замечает этого. И действительно, Агата еще и еще раз всю, с ног до головы, оглядела девушку, и на сердце у нее стало спокойнее. Ничего себе, аккуратная девушка, хотя такой, какая была бы достойна ее сына, Агата попросту и представить не могла.
Наконец, чтобы не смущать Анежку, Агата обратилась к дочери:
— А что же вы про стройку писать будете?
Марфочка смутилась.
— Завтра в отряде поговорим... Ну, мусор на стройке уберем, цветы посадим... Правда, Анежка?
Анежку тронуло это доверчивое обращение девочки, и она ответила ей серьезно, как подруге:
— Правда... Конечно, правда!
Вскоре она стала собираться домой.
— Да что ж так рано? — забеспокоилась Агата.
— Завтра на работу.
— Посидели бы... Первый раз у нас.
— Спасибо.
— Так вы обязательно приходите...
Анежка не ответила, только кивнула головой.
Алесь проводил ее до барака. В селе уже все легли спать, только на горе, около стройки, мелькала живая искорка. «Неужели Каспар еще сидит?»
Анежка шагала рядом, и на сердце у нее было тепло — теперь она была довольна, что побывала у Алеся. Видимо, живут они дружно, хорошо, совсем не так, как у нее дома, когда там жил Паречкус.
Незаметно дошли до барака. В окне комнатки, где жили Восилене и Анежка, все еще горел огонь. Девушка пригласила Алеся зайти обогреться, но он постеснялся. Простившись, быстро зашагал домой, не чувствуя двадцатиградусного мороза. Ему было жарко от радости.
XXII
Весна пришла как-то внезапно. С вечера снег был схвачен довольно острым морозцем, и трудно было предположить, что все рухнет на следующий день. Солнце, окутанное серой дымкой, несмело и лениво подымалось над лесом; казалось, оно не выспалось и не прочь еще подремать в сугробах в бору. Но, поднявшись сажени на три над вершинами, оно принялось за работу, и все вокруг переменилось. Серый туман растаял, расползся, словно его никогда и не было, солнце, будто только теперь умывшись и широко раскрыв глаза, глянуло вокруг, и все закипело: вдруг отяжелевший снег начал оседать, на гребешках сугробов, искусно завитых и выведенных метелями, заблистали капли, тоненькие синие нити ручьев выбились в ложбины, увеличились, набрали силу, и вся округа зажурчала, забормотала, запела. К полудню на взгорках показались серые и темные пятна, лед на реке начал вздыхать, покряхтывать, словно ему, старому, трудно было собираться в дорогу. Потом у берегов появились узкие полыньи. Все вокруг дрожало, плавилось, приходило в движение, и легкий прозрачный пар начинал подниматься в затишных местах. Можно было подумать, что это сама земля могуче вздыхает и разминается после долгого зимнего сна. А высотный кран на строительстве поднимал свою стрелу, словно вытягивал длинную шею, поглядывал за леса, откуда неслись теплые ветры, — ему, поработавшему зимой, уже нечего было делать.
Алесь стоял и смотрел на все это. На сердце было неспокойно. Такой дружный приход весны всегда радовал его, сельского паренька, раньше, но не сегодня: вода быстро поднимается, внезапно может двинуться лед, а для гидротехника это зрелище не столько красиво, сколько угрожающе. Обычно люди пьют воду, купаются в реке, плещутся в морской волне, но они весьма смутно и отдаленно представляют себе силу этой стихии, которая при определенных условиях может дробить камень, рушить гигантские железобетонные плотины. Уже сейчас люди научились тонкой струей воды сверлить сталь, а сила воды далеко этим не исчерпывается… Алесь, как гидротехник и строитель, видел и понимал эту силу, знал, чем это может угрожать. Нельзя сказать, чтобы он об этом не думал раньше и не принимал мер, но никто не ожидал, что весна может быть такой бурной. «Надо немедленно поднимать тревогу, — решил он. — Не зевать, а поспевать! Пожалуй, придется вызвать подрывников, срочно организовать дежурства бригад на перемычке...» И он поспешил в контору, озабоченный, чего с ним никогда не случалось, и даже не заметил Анежки, которая выглядывала из дверей барака. С час крутил он ручку телефона, разговаривая с «Пергале» и Эглайне. Рассказал о своих опасениях и Захару Рудаку. Тот согласился с ним и тут же принялся сколачивать из долговцев бригаду для борьбы с ледоходом.
Тревога Алеся передалась и соседям. «Как бы и вправду беда не стряслась», — решили они, и к вечеру на строительство потянулись новые группы людей. Из «Пергале» явился сам Мешкялис, а эглайненскую бригаду возглавил Петер. В общем, народу в Долгом собралось почти столько же, сколько в день открытия строительства. Прежде всего решено было нарастить на метр земляную перемычку. Зазвенели и заблестели на солнце лопаты. На взгорке готовили песок, хлопцы и девчата возили его на телегах... И хотя работа эта была нелегкой, среди молодежи не гасло веселье — наступала весна, и горячая кровь бурлила в жилах.
Алесь был тут же. Ему приятно было видеть, что из «Пергале» приехали Йонас и Зосите, — после свадьбы он с ними еще не встречался. Когда Алесь поздоровался, Мешкялис, стоявший рядом, пошутил:
— Скоро мы к ним на крестины поедем.
— Ну, тут мы и без вас обойдемся, — не то в шутку, не то всерьез ответил Йонас. — А то поднимете стрельбу и опять праздник испортите!
Впрочем, шутить было некогда, и Мешкялис с Йонасом тоже принялись ссыпать землю с телеги. На ночь оставили на перемычке только одну дежурную бригаду. Старшим назначили Кузьму Шавойку, который гордился этим поручением. Он заметно изменился за последнее время, стал общительнее и спокойнее. Никифорович шутил по этому поводу, что жизнь уже объездила Кузьму и под седлом и в оглоблях, теперь, пожалуй, не понесет и воза не разобьет...
Люди, притащив бревна, устроились вокруг костра, шутили и болтали, рассказывали всякие забавные истории, которых немало случается на гулянках, а Кузьма стоял, освещенный красноватым светом, в полушубке и бараньей шапке, и с него художник смело мог писать картину: «Партизанский командир обдумывает новую операцию». Для полноты сходства не хватало Кузьме только маузера в кобуре или по крайней мере автомата. Выражаясь образно, Кузьме хотелось превратиться в одно сплошное ухо. Он прислушивался ко всему: не раздастся ли где скрежет или подозрительный треск, свидетельствующий о передвижке льда. Иногда он бегал к середине перемычки, чтобы убедиться, что все спокойно, иногда отходил к полю и пробовал снег — не схватывает ли морозцем? Он хотел, чтобы все шло спокойно, но в то же время буйная фантазия рисовала ему самые страшные ситуации, в которых благодаря его расторопности и самоотверженности одерживается полная победа... Он жаждал подвига, чтобы в нем до конца отмыть свою душу от неприятного осадка после той глупой пьянки и драки.