Когда сверкает молния
Шрифт:
Был тогда, в то лето, Астрахан на отгонном пастбище, молодых колхозных стригунков пас. Вернулся по осеннему чернотропу, пригнал с дальней фермы нагуленных жеребят. Еще на конном дворе колхозный конюх Гаяз, изба которого стоит напротив избы Астрахана, сказал ему:
— У нас теперь новая шабра появилась. Старик со старухой, русские. Люди, видать, неплохие. Тихие, обходительные. Звали меня чай пить. Хороший чай был, индийский...
С конного двора, передав из рук в руки жеребят конюху Гаязу, шел домой Астрахан с какой-то приятной надеждой в сердце, наконец и у него сосед будет под самым боком. Будет с кем побалагурить вечером после работы, будет с кем морозной зимой в баньку сходить, чтоб спину вдосталь попарить. Давно уже из соседнего дома уехали хозяева в город, совсем домишко свой забросили. Стоял он посреди деревни мертво и сиротливо. Лишь изредка от сильных зимовеев оторвется где доска, плохо прибитая. Застучит тоскливо и одиноко на весь аул. Грусть нагоняет. Раньше много таких домов было. Теперь один остался. Ушедшие от колхозной работы в города повозвращались. Лишь соседский дом отравлял жизнь Астрахану пустотой и одиночеством. Как застучит, бывало, оторванная доска, встанет Астрахан, возьмет молоток и доску вновь заколотит, чтоб меньше тоски нагоняла.
Шел старик к дому своему, тоже пустовавшему все лето, шел с хорошими думами, и невольно шаг его шире становился. Открыл калитку, зашел к себе. Отвык за лето от всего домашнего, упал на дощатые нары и блаженно потянулся. Как-никак уже седьмой десяток доходит. Долго ли жить осталось? Три войны за плечами, революция. Не слишком ли много для плеч одного человека? Простого человека, почти не грамотного? Хозяйство он всегда держал небольшое, а когда несколько лет назад умерла вторая жена, продал корову. Овец постепенно порезал. Собирал гостевать всю деревню, угощал всех, кто ни придет. Был у него огородишко маленький, с овчину, да и тот за лето порос травой — бурьян один да крапива с лебедой и сурепкой.
Пока лежал на нарах, отошли занемевшие ноги. На душе неспокойно у старика, вышел на скрипучее крыльцо. Ждал Астрахан, когда новый сосед его из избы выйдет во двор, очень уж знакомство завести хотелось. И дождался...
Цепкая память старика больно кольнула в сердце. Он ли это? Он, он. Конечно, походка уже не та, что прежде была. Глаза не те, потускнели, будто ситец на солнце, выгорели, полиняли.
Сосед не узнал Астрахана. Ну и к лучшему. Всему свое время. «Надо бы, конечно, — думает Астрахан, — к председателю сходить, обговорить с ним обо всем. А вдруг осечка у него в памяти, вдруг ошибся? Время-то как много пролетело с тех пор...»
Через несколько дней после знакомства Осокин собрал гостей и соседа своего пригласил почаевничать. Астрахан вытащил из сундука белую рубашку, единственную. После смерти жены не любил старик белых рубах. Возни с ними много, стирать часто надо, а к делу этому душа не лежала. Взял он тогда рубахи свои да и перекрасил из белых в другие цвета, что потемнее, — все реже стирать придется.
Ждать себя не заставил, пришел первым. У порога, по обычаю, снял ботинки, обул резиновые глубокие калоши, которые предусмотрительно захватил с собой.
А вскоре и все гости собрались. Там, где вино да беседа — время быстро летит. Рюмка за рюмкой, подзахмелел хозяин. Подзахмелев, молодость вспомнил. Раскраснелся, рукой воздух рубит.
— Эх, молодыми были — не засиживались на краешке скамейки, сами в бой рвались и других за собой вели!
Астрахан внимательно слушал Осокина, сомневался в своих догадках, но тут же, забыв о сорокалетнем промежутке времени, четко улавливал знакомый блеск в осокинских недобрых глазах. Изрядно выпив, он стал перебивать хозяина и уже не мог утаить в словах приглушенной годами злости.
Осокин сердито оборвал Астрахана:
— Ты что, старик, в кавалерии не служил, а под хвост заглядываешь. Нехорошо так. Тебя в гости позвал, в передний угол посадил, а ты мне всю компанию расстраиваешь?
— Василий, душа у меня болит. Злой я нынче чего-то. Ей, Гаяз, — обратился он к колхозному конюху, который в гости не один пришел, а с женой и с сынишкой своим десятиклассником. Сынишка до поры до времени сидел с тальянкой в другой половине избы и ждал свой черед, когда поиссякнет выпивка, а разгоряченные души потянутся к песне. — Ей, Гаяз, скажи, ему, где Астрахан воевал? Кто рядом с Кировым, Сергей Миронычем, воевал? Не я ли это, Гаяз? Скажи ему как положено...
— Василь, — сказал колхозный конюх Гаяз, — Астрахана ведь не совсем так по имени-то зовут, не Астраханом. Это кличка у него такая, прозвище, давно прилипло. Звать его — Зулкарнай Гайсин. Он в Астрахани вместе с Кировым был. А как выпьет малость, бывало, в грудь кулаком стучал. «Я, говорил, Астрахан брал!» Вот деревня и прилепила ему новое имя, так и зовут до теперя — Астраханом.
Глаза Осокина напряглись. Морщинки от прищура глаз стали глубже и четче. Он думал о чем-то. Долго, мучительно. Вспоминал и не мог вспомнить...
Астрахан, упав локтями на край широкого стола, заплакал. Плечи его жидко вздрагивали. Рубашка мелко колыхалась на спине. Потом он встал и, не переобуваясь, прямо в домашних калошах, вышел из избы. Он шел через деревню в поле, туда, где зеленела под заревом заката широколистная кукуруза.
На этой земле вырос он, где отец его гонял несметные косяки лошадей.
Не свои, байские косяки.
И руки у отца ныли от непосильной работы, и горло горело-пересыхало от жажды. Работал в поте лица, а счастья не видел.
Руки старого отца не брали в горсть жирный бишбармак, а губы не знали, шипучей влаги кумыса.
Бишбармак ели другие, и кумыс пили — тоже другие... богатые...
Широки загоны Иштуганских долин! Высока пшеница на Сургуязских склонах! А за долинами, за пшеницей щетинятся вдали вековые урманы южных отрогов Урала. Знакомо здесь все ему. И поля эти, и урман, и низкорослый тальник вдоль речушки.
...Глаза осокинские, как сталь охотничьего ножа, холодны. Пальцы его желтые и длинные, как осенний камыш вдоль озер.
Астрахан присел на крутом склоне Сирика, и память опять остро кольнула в сердце...
Шла осень семнадцатого года. Голод и тиф гуляли по окопам. Солдат секли под корень пули и вши. Ветер революции долетел из Питера в солдатские окопы, всколыхнул их.
Молодую страну, разграбленную, голодную и тифозную, охватила гражданская война. Полк, где служил Зулкарнай Гайсин, заново сформированный из преданных революции солдат, был переброшен в Астрахань.
Пыльный купеческий городишко у Каспия в эти грозные дни решал судьбу Южного фронта. Вся в английских штыках, оснащенная самолетами, армия Деникина рвалась к рыбному городу, откуда открывался путь на соединение с Колчаком.