Когда уходит земной полубог
Шрифт:
На сей раз Пётр не стал спорить со своим медикусом, хотя всегда был невысокого мнения о его талантах и не дале как в сентябре прибил Блюментроста палкой. Но что поделаешь, его любимый доктор Арескин уже несколько лет как скончался, а других медицинских светил в Петербурге не водилось. Вот и пришлось взять Блюментроста, отец которого лечил ещё самого батюшку, Алексея Михайловича.
В постели боль в пояснице несколько стихла, но начался жар. «Должно быть, напрасно я у Лахты спрыгнул в ледяную воду, спасая людей с тонущего бота. Людей-то спас, да себя, выходит, погубил!» — мелькнула у Петра последняя мысль, а затем он словно провалился
У прусского посла в Санкт-Петербурге барона Мардефельда собирался по четвергам небольшой, но изысканный кружок ценителей музыки. Обычными посетителями были французский посол маркиз Кампредон, посол Швеции граф Цедеркрейц и датский посланник барон Вестфаль. Иногда к небольшому оркестру Мардефельда присоединялись музыканты герцога голштинского, которых привозил президент тайного совета Голштинии Бассевич. Почти весь дипломатический корпус в Петербурге собирался на сих «музыкальных четвергах».
Вот и ныне, пока музыканты настраивали свои флейты и гобои, послы собрались в небольшой, но по последней парижской моде обставленной лёгкой мебелью гостиной и перебрасывались свежими петербургскими новостями. Собственно, большая часть послов и являлась на эти «четверги» не столько для того, чтобы внимать сладкой музыке волшебного Люлли, сколько затем, чтобы узнать о всех переменах при петербургском дворе.
— Говорят, царь безнадёжно болен... — процедил сквозь зубы граф Цедеркрейц.
«Для участника столь неудачной для Швеции Северной войны болезнь Петра Первого — как бы возмездие за все шведские беды», — подумал маркиз Кампредон и рассмеялся с показной беспечностью:
— Ну что вы, граф! Государь к Новому году беспременно выздоровеет, и мы снова узрим его величество с плотницким топором на корабельной верфи. — Кампредон намекал на известную всему дипломатическому миру царскую аудиенцию, когда Пётр принял маркиза на готовом к спуску корабле и заставил его карабкаться за собой на высокую мачту.
— Однако, господа, я счастливо выдержал это испытание, только голова немножко закружилась. Чего не сделаешь ради устройства брачных дел моего молодого короля! — Француз весело улыбнулся и победоносно оглядел собравшихся.
Но они уже в какой раз слышали рассказ Кампредона об этой корабельной аудиенции и потому пропустили его мимо ушей. А вот нынешняя болезнь Петра интересовала дипломатов всерьёз. Ведь если царь умрёт, тотчас встанет вопрос о наследниках.
«Коль престол займёт Екатерина или её дочери, старшая из которых уже обвенчана с герцогом голштинским, то это будет прямым ударом для датского интереса, поскольку Голштиния — давний враг Дании...» Толстячок Вестфаль с тревогой оглядел собравшихся и отметил про себя досадное отсутствие в обществе Бассевича. Ведь Бассевич после помолвки герцога с принцессой Анной отныне лицо самое близкое к русскому двору и потому знает все последние известия.
— Царь Пётр навряд ли на сей раз одолеет болезнь, так мне вчера сообщил сам доктор Блюментрост! — упрямо стоял на своём костлявый высоченный швед.
Его лицо, пересечённое шрамом, полученным ещё под Полтавой, побледнело от волнения, и оттого кровавый рубец ещё более бросался в глаза. Для Цедеркрейца кончина царя означала неизбежные волнения и смуты в России, и в этом случае, как знать, у Швеции вновь могла появиться надежда вернуть утраченные земли. И конечно, лучше, ежели на престол посадят не Екатерину, которая наверное останется в Петербурге, а сына покойного царевича Алексея. Ведь знатные бояре, что его окружают, и прежде всего старик Голицын, давно мечтают возвернуть столицу в Москву.
Меж тем хозяин музыкальной гостиной барон Мардефельд дал знак своему небольшому оркестру, и скрипки нежно повели тягучий менуэт Люлли. Барон в такт музыке покачивал головой, и казалось, всецело отдался своему увлечению, только вот взор его всё время был устремлён на лепных амуров, трубящих в победные рога над дверями. Барон ждал, когда двери распахнутся и появится Бассевич, обещавший доставить последние известия из дворца. Так уж случилось, что интересы Пруссии и Голштинии на время совпали, и Мардефельд и Бассевич стали горячими сторонниками Екатерины Алексеевны. Что касается Бассевича, то здесь интерес был явный: в том случае, ежели на престол взойдёт Екатерина, её зять, герцог голштинский, само собой, может рассчитывать на русскую военную помощь во многих прожектах (а среди них был и замысел посадить герцога на шведский престол, ведь Карл Фридрих по матери — сын старшей сестры убиенного Карла XII, в то время как ныне правящий в Швеции Фридрих Гессенский не имел в себе и капли крови династии Ваза, будучи только мужем младшей сестры Карла, Ульрики-Элеоноры). Словом, Бассевич мог рассчитывать, что с воцарением Екатерины голштинцы не только будут заправлять при русском дворе, но и посадят со временем своего герцога на престол в Стокгольме.
Мардефельд тонко улыбнулся, словно уловив какую-то ему одному доступную ноту в музыке. Он просто подумал, что Бассевич-то, в общем, проиграет, поскольку править при Екатерине будут, конечно, не голштинцы, а некая могущественная персона, которую отчего-то все поспешили сбросить со счетов. И хорошо, что эта персона давно связана с интересами берлинского двора. Ведь не кто иной, как он сам, Мардефельд, подсказал десять годков назад передать этой персоне некий драгоценный рубин. И хорошо, что молодой король Фридрих Вильгельм послушался своего музыкального дипломата.
Командующий русской армией под Штеттином Александр Данилович Меншиков рубин сей принял. И Пруссия, не сделав ни одного выстрела и не потеряв ни одного солдата, получила в дар от светлейшего князя Меншикова мощную шведскую крепость, запиравшую устье Одера. Царь, правда, сделал выволочку своему любимцу, но дело уже было сделано, и Штеттин отныне навечно находится во владении прусского короля. Вот отчего так улыбалась Мардефельду идея посадить на русский престол Екатерину Алексеевну. Ему было отлично известно, что сия государыня заниматься государственными делами по своему недалёкому уму и природной лени просто не сможет и тотчас возьмёт в соправители своего старого конфидента Данилыча.
И здесь музыканты вдруг резко оборвали мелодию — за высоким окном, должно быть в Петропавловской фортеции (окна особняка Мардефельда выходили на Неву), ударила пушка. Тревожный выстрел в столь неурочный час означал необычайную новость. Лица дипломатов напряглись — вдруг царь и в самом деле скончался? Но тут двери распахнулись и в гостиную, весело неся своё дородное брюшко, этаким колобком вкатился розовый и улыбчивый голштинский посланник Бассевич.
— Успокойтесь, господа, пока ничего важного! Обычное петербургское наводнение. Моя карета по дороге едва не обратилась в корабль!