Когда возвращается радуга. Книга 3
Шрифт:
Сейчас, достаточно зная дорогого эфенди, Ирис поняла, что излечить её от заикания мудрый старец мог уже тогда. Но не стал. И намеренно давал ей лекарство, сдерживающее рост и развитие, чтобы не похорошела и не расцвела раньше времени, не привлекла бы внимания Тамерлана, не обнаружила бы в себе магию, запрещённую в Серале. Он защищал её всегда. И даже сейчас оберегает в мудрых наставлениях…
Это озарения снизошло на неё там же, у тихого ручья в рощице, где брат Тук выслушивал её откровения. Опустилось, накрыло, принеся с собой неожиданное спокойствие и волну нежности и благодарности к названому отцу.
Слёзы высохли.
Она помолчала – и уже спокойно завершила вкратце, как сложилась её с Мэг дальнейшая жизнь, как вышло, что она угодила к франкским послам – «подарком» от султана. Даже, невольно засмеявшись, вспомнила, как массировала Бомарше пятки, а тот блаженно стонал, нарочито громко, чтобы тем, кто случайно или намеренно подслушивает за дверьми, казалось, что здесь царит разгул страстей…
А потом, когда брат Тук спросил, каким образом она всё же исцелилась – пришлось вспомнить и о казни Гюнез.
– …Какая страшная юность, дитя моё, – помолчав, сказал он. – Насколько я знаю, в нашем обществе о гаремах восточных царей сложилось представление, как о местах наслаждения, сладострастия и распутства, ведь редко кому приоткрывается некрасивая правда. А, в сущности, на Востоке, как и на Западе, одно: чем ближе к короне, тем опаснее. Счастье, что рядом с тобой оказались два ангела-хранителя: твой будущий супруг и твоя кормилица. Отняв родителей, Господь всё же не оставил тебя одну в твоём страшном мирке.
…Вот кому непременно нужно сообщить о старике О’Ши. Брат Тук, конечно, пожурит её за самовольство; но посоветует, как вести себя дальше.
Верная своему слову не покидать монастырских стен до возвращения Али, она не пошла нынче в госпиталь. Но сёстры не пеняли ей за это: их гостья сегодня и сама-то выглядела больной. Не станешь же им объяснять, что таковы последствия защиты от поползновений одного чересчур настойчивого друида! Поэтому, немного передохнув, Ирис отправилась поливать розы в монастырском саду. Исцеляться душой, укреплять ослабевшее тело и немного печалиться о своей потере в Эстре. Её первый сад, в который она вложила столько любви и заботы, погиб, погиб, и никогда уже не повторится… Она, конечно, вырастит новый, но этот, первенец…
Монотонный труд отвлекал от грустных мыслей. А нежные розовые, белые и пурпурные бутоны намекали, что и им не мешало бы уделить немного заботы, что жизнь – продолжается, цветы недолговечны, и иногда у них можно поучиться радоваться этой самой жизни, пусть даже и короткой.
В очередной раз вытянув не слишком тяжёлое ведро из колодца, Ирис перехватила поудобнее дужку, отошла на несколько шагов…
… и, вздрогнув от странного всплеска, обернулась.
На широком каменном кольце, обрамляющем сруб, лежал свиток. Девушка могла поклясться, что совсем недавно его здесь не было.
В колодезной глубине кто-то отчётливо хихикнул, плеснулся и затих.
Предвкушая нечто необычное, она оставила в покое ведро, шагнула вперёд… и, ещё не дойдя до послания, почувствовала лёгкий аромат амбры и сандала, исходящий от плотной бумаги. Сердце радостно трепыхнулось. Этот тонкий дух Востока напомнил о человеке, встречи с которым она ждала, боялась – и никак не могла устроить, потому что после её визита в Лувр маршал Винсент и брат Тук настоятельно просили несколько дней не покидать пределов аббатства. Иначе, разузнав о месте её пребывания, сюда могли нагрянуть любопытные, жаждущие своими глазами увидеть османскую ненаследную принцессу в монашеском одеянии. Сёстрам вряд ли понравится подобное нашествие; но за несколько дней для Ирис подыщут достойное жильё, её собственное…
Желанная встреча всё откладывалась и откладывалась.
Но на таинственно появившемся свитке, так и просящемся в руки, пламенела алым сургучом печать капитана Джафара.
«Богиня!» – начиналось оно…
Глава 2
2
Авторская стилизация под Хайяма
Зардевшись, Ирис прервала чтение.
– И… остальное в том же духе.
– А точнее? – покусывая губы от сдерживаемого смеха, но изо всех сил напуская серьёзность, спросила аббатиса Констанция.
– Ещё пять газелей. А всего семь: счастливое и гармоничное число, любимое поэтами и мистиками.
– Газели? Ах, да, четверостишья на персидский манер… Нет, я имею в виду – там, дальше, говорится лишь про цветы? И совсем ничего – Боже упаси! – о возможном свидании?
– Ничего, – убито отозвалась её гостья. И запунцовела ещё больше. – А почему – «Боже упаси»? Я бы всё равно не пошла… пока, – добавила задумчиво.
– Потому что, дитя моё, любовная переписка в святых стенах – это… нехорошо. Да ещё и доставленная столь необычным способом. Пусть, по твоим словам, никто и не видел появления письма, но отчего-то нынче к сестре Изольде набралась целая дюжина желающих поухаживать за её розами и земляникой, хоть обычно являются добровольно две-три послушницы. И все поголовно норовят сегодня зачерпнуть воды из старого колодца. Я бы приказала установить на нём крышку да приколотить намертво, – аббатиса лукаво заулыбалась, – но вот беда: второй колодец расположен слишком далеко от сада, и придётся носить воду с самой кухни…
Она, наконец, рассмеялась, заметив неподдельное огорчение на личике Ирис.
– Не беда, с русалкой я поговорю, чтобы пока не показывалась на глаза любопытствующим. Чему ты удивляешься? Мы с ней уже с десяток лет добрые подруги; просто остальным об этом знать не следует. Она, как и я, порой изнывает от скуки и любит поболтать. А заодно и помочь кому-нибудь… Знаешь, жизнь у нас так однообразна, что от скуки невольно начинаешь поддаваться праздным развлечениям… Мы, разумеется, творим много добрых и хороших дел, неустанно молимся за короля и наших ближних, но так иногда не хватает глотка свежего воздуха! Ведь за этими стенами, – Констанция повела рукой вокруг, – не только соблазны и грехи, там ещё и мир, кипучий, полный событий, порой радостных и величественных, полезных для нашего государства, для малых и великих… Ах, во мне всё ещё говорит любовь к той жизни, что вела когда-то Камилла Ангулемская, обожавшая балы, путешествия и новости! После смерти супруга всё это для меня угасло, показалось ненужным и бессмысленным. А здесь я, как ни странно, ожила… Думаю, ты меня понимаешь. Бедное дитя, в твоих рассказах о дорогом супруге и учителе столько любви и уважения…