Когда я вгляделся в твои черты
Шрифт:
– Я, глупышка. Старый ворчливый суицидник, которого ты спасла. Садись, закину тебя домой.
– По всем законам, пятнадцатилеткам лучше не садится в машины ко взрослым мужикам, - смешливо поддела она его.
– Меня не интересуют маленькие девочки. Это мерзко.
– Простите, это была идиотская шутка.
– Микаса натянула шарф на кончик носа и понурила голову.
– А я и не обижался.
– Дементьев озадаченно хмыкнул.
– Мне нравится, что ты такая сильная и себе на уме: язвишь и шутишь, если хочется. Не порти мне восхищение, забери обратно клятые извинения, девочка. Я в восторге
Что-то вязкое и горячее бухнулось из груди вниз живота. Микаса разомкнула губы и уставилась в хищные глаза Дементьева. Он наклонился и открыл ей дверь со стороны пассажирского сидения - дверь в золотую колесницу, которая увезла бы её прочь из зловонного дома. Микасе хотелось держаться за руль этого сказочного фрегата и направить его к вершинам гор, к звёздам, куда угодно - лишь бы подальше от простуженных родных улиц!
Усевшись внутрь, Микаса степенно сложила на коленях руки и отвернулась к окну. Над ней нависла тень, и пшеничные колоски защекотали скулу. Вжавшись в кресло, Микаса наблюдала широко распахнутыми глазами, как Дементьев подтянул справа от неё ремень безопасности и сердобольно пристегнул свою попутчицу.
– Где твой дикий мальчишка? Почему не провожает тебя?
– Нигде. Пусть катится подальше.
– Микаса сердито поджала губы.
– Обижена на него за что-то?
– Дементьев прикурил и опустил боковое стекло.
– Обижена.
– Любишь его?
– Хах, обойдётся!
– В её голосе дрожал нерв.
– И вообще-то у меня парень есть. У нас всё серьёзно. А Эрен… Эрен друг. Я люблю его как друга.
– Не знаю… - В его задумчивых глазах с поволокой отразился оранжевый огонёк сигареты.
– Мне показалось, что ты его не так любишь.
– У меня нет к нему страсти, если вы об этом.
– Да и хрен с ней, это лишь вопрос времени.
– Дементьев изящно прожестикулировал зажатой меж пальцев сигаретой.
– Я тогда… ну, когда бухой там сидел, наблюдая за вами из машины, то меня как током прошибло: ты так ни на кого не смотришь, как на этого мелкого зверёныша. Не в смысле, что хочешь, а в смысле, не ищешь в нём спасителя. Просто любишь. Любишь нормальной человеческой любовью. Я бы что угодно отдал, лишь бы на меня снова кто-то смотрел так же.
– Вы… преувеличиваете.
Микаса стеснялась его откровенных, серьёзных слов. Но ей хотелось, чтобы он продолжал говорить. Продолжал испытывать её взглядом. От Дементьева приятно пахло дорогим парфюмом вперемешку с дымом, чистотой и бесстыдством. Он говорил, что хотел и как хотел. Он был свободен в выражении чувств. Микаса желала забраться внутрь его костюма, зажать меж пальцев его сигарету, обладать его деньгами и его смелостью. Желала, чтобы он прикоснулся к ней.
– Мне хорошо с тобой, глупышка, - нарушил молчание Дементьев.
– Ты ни черта не знаешь о жизни и находишься в самой гуще её познания. Я гляжу на ленту асфальта и воображаю, будто мне семнадцать и я за рулём батиной ржавой «Волги», везу домой девчонку, которую непременно поцелую у парадной… Я с тобой еду куда-то в юность.
Мокрые пальцы Микасы стиснули подол шерстяной клетчатой юбки. Опустив веки, она отдавалась шороху колёс, неугомонному дождю, исхлеставшему капот авто, прогорклому
– Я вам нравлюсь, Вадим Александрович?
– потеряв всякий страх, спросила Микаса не своим голосом.
– Вряд ли моим чувствам есть адекватное название. Не знаю, как обозвать. Я стремлюсь к тебе всем своим разрушительным существом, но не хочу испоганить. С другой стороны, я убеждён, что ты можешь разрушать куда безжалостнее меня. Просто пока не знаешь как. Но вручи тебе на блюдечке способ… Наверное, любить тебя всё равно что любить зимнюю розу.
Никто до него не говорил ей ничего подобного - терпкого, запредельного. В Микасе лихорадочно билось желание обладать Дементьевым. Обладать его красивой наружностью, его возвышенными речами о ней.
Он недосягаем. Не для таких, как она. И всё-таки его не сломает кто-то вроде неё, ведь Дементьев такой же пропащий, запятнанный. Они оба знают, как устроен этот мир, готовы играть по одним и тем же правилам. Микаса вознамерилась заполучить Дементьева, заслужить, заработать, выиграть и не забивала себе голову жертвами, которые должна принести. Не считала, что чем-то рискует.
Детская жажда любви разбила коленки о сухой расчёт и наспех соорудила придуманному спасителю пьедестал из сломанных игрушек и мятых тетрадей в углу девичьей спальни с разрисованными обоями.
***
Эрен почти перестал ночевать дома. Он мог неделями жить у Зика, потом зависать у Армина или Галлиардов, а утром бегал завтракать к госпоже Шпигель. Домашние задания делал спустя рукава — на переменах в школьных коридорах, и учителя стали частенько беседовать с Карлой о низкой успеваемости её сына. «У нас с мужем трудный период. Эрену сейчас тяжело, но обещаю, мы обязательно возьмём его под контроль», — оправдывалась госпожа Йегер, краснея, как провинившаяся шкодница.
Сказать было легче, чем выполнить. Эрен дерзил пуще прежнего, демонстративно не подчинялся и усугублял своё положение. Карла с Гришей нашли ещё один повод для ссор, обвиняя друг друга в дурном воспитании общего ребёнка.
В один холодный февральский вечер они совсем сошли с ума. Прилежно изучая уязвимые точки друг друга на протяжении долгих лет, они в совершенстве овладели навыком причинения боли любимым. Гриша, хлопнув дверью, ушёл пить в дорогой ресторан с коллегами, а Карла отправилась на свидание с молоденьким рыночным торговцем, давно оказывающим ей знаки внимания. Вернувшись утром, они драли глотки, красочно описывая друг другу хорошо проведённое по раздельности время, не заметив, что сегодня их сын был дома.
Эрен вылетел из спальни, лохматый и заспанный, обрушив на них праведный гнев. Он кричал до хрипоты, разбивая в кровь кулаки, которыми без устали молотил по стене, и до смерти напугал этим родных.
Ему стало до такой степени противно, что не хотелось оставаться дома и минуты. Наспех влез босыми ногами в ботинки, накинул куртку поверх футболки с длинными рукавами, глотая жгучие слёзы: «Неужели вы не можете жить в любви? В этом спокойном мире, где не нужно стыдиться своей крови и бояться быть съеденными заживо. Если это и есть брак, то мне тогда он нахрен не сдался».