Когда зацветет папоротник
Шрифт:
Стало заметно светлее, только свет от свечей был каким-то призрачным и дрожащим. При таком освещении гораздо легче верилось, что здесь, в этой пещере, могут быть спрятаны сокровища.
Ромка тем временем продолжал изучать план пещеры, наклонившись, чтобы поймать трепещущий свет от свечи, которую держал в руке Кряжимский, он не заметил, как край картины коснулся пламени свечи, укрепленной на камне.
— Ромка! Осторожнее! — крикнула я. — Ты же ее спалишь!
Ромка отдернул картину от свечки и принялся рассматривать, не повреждена ли она пламенем.
— Смотрите! — вдруг воскликнул он. — Откуда на ней взялись эти буквы?
Он показывал нам тот угол картины, где на белом фоне была нарисована какая-то закорючка. Теперь рядом с ней отчетливо различалась часть какого-то малопонятного текста.
— Так-так-так-так! — затараторил Сергей Иванович. — Вот оно! Наконец-то! Я просто уверен, что в этой надписи на картине и содержится настоящий ключ к тому месту, где спрятан клад.
— Но откуда они взялись? — продолжал удивляться Ромка. — Здесь же раньше их не было. Я это очень хорошо помню. Мы рассматривали ее при дневном свете и ничего не увидели. А тут, при свечке…
— Вот именно — при свечке, молодой человек! — воскликнул Кряжимский. — Вы же сунули этот край картины прямо в пламя свечи! Это самая простая тайнопись, которая в древности была очень широко распространена. Прежде всего нужно как следует прогреть весь этот угол.
Он взял у Ромки картину и начал водить правым верхним углом над пламенем свечи. На наших глазах все четче проявлялись буквы и знаки знакомого начертания, среди них были и русские, но в осмысленные слова они не складывались.
— Видите, заметный красный оттенок чернил, которыми сделана надпись? — спросил нас Сергей Иванович. — Это известный старинный рецепт тайнописи. Я могу ошибиться, но кажется, что красный цвет дает какое-то из соединений кобальта, если растворить его в нашатырном спирте. Надпись тут же бледнеет, но она появится вновь, если бумагу или пергамент, на котором выполнена надпись, нагреть. Я думаю, что нам стоит тут же перерисовать эту надпись, иначе она через некоторое время пропадет. А я не уверен, что у нас хватит времени ее расшифровать.
— Вы думаете, что текст зашифрован? — спросила я. — А не слишком? Это был бы уже третий уровень защиты, выражаясь современным языком, — картина, симпатические чернила, теперь — шифровка!
— Оленька! — воскликнул Кряжимский. — Это только подтверждает мою оценку стоимости клада. Согласись, что чем дороже то, что спрятано, тем выше должен быть уровень защиты, как ты выражаешься.
Сергей Иванович старательно перерисовал надпись в блокнот, а я, кроме того, и сфотографировала ее. Вспышка на мгновение ослепила нас, высветив в мельчайших подробностях неровные стены пещеры, покрытые капельками влаги, наши осунувшиеся лица с горящими от возбуждения глазами, черные дыры двух галерей, ведущих из зала.
Только сейчас, увидев наши лица при свете вспышки, я посмотрела на часы. Они показывали уже второй час ночи, и я сразу же почувствовала, как я устала. Наверное, не меньше меня устали и мои спутники, просто им тоже было не до того, чтобы замечать это. Их мыслями владел клад, к которому мы подобрались так близко. Странно, но чем глубже, так сказать, увязала я в этой кладоискательской истории, тем меньше сомнений в реальности существования клада у меня оставалось.
— Вот что! — скомандовала я своему отряду. — Пора немного отдохнуть. Тем более, что сейчас у нас есть над чем подумать: рассмотрим надпись и попытаемся ее разгадать.
Возражать никто не стал. Мы расселись на камнях, которые были влажными, но, к моему удивлению, не холодными, и решили немного перекусить.
Мои спутники моментально проглотили по банке консервов и тут же склонили головы над листком из блокнота, на который Кряжимский скопировал надпись. Я взяла в руки саму картину и тоже принялась рассматривать.
Надпись представляла собой три строчки самых разнообразных знаков, разбитых на отдельные слова. То, что мы приняли за непонятный значок на белом фоне, оказалось заглавной буквой этой надписи. Она была больше других раз в пять, и все остальные строки начинались уже от нее. Впрочем, строк было всего три.
Я насчитала в них сто семьдесят семь знаков. Многие из них повторялись по нескольку раз. Я видела перед собой слова, но не видела в этих словах абсолютно никакого смысла.
Признаюсь честно, я смотрела на эти буковки в растерянности, не представляя, что можно в них понять. Должен быть какой-то ключ к шифру, но если он неизвестен, как же расшифровать надпись? Я с надеждой посмотрела на Ромку и Кряжимского. Они что-то оба бормотали и крутили листок то так, то этак. Я вздохнула, видно, и у них дела с расшифровкой шли неважно.
— Пора идти дальше, — сказала я. — Раз уж мы решили дойти до того большого зала в центре пещеры, нужно дойти. А надпись оставим пока нерасшифрованной. В конце концов, время у нас еще есть.
Я вновь посмотрела на картину. Надпись на ней побледнела и почти пропала. Я отдала картину Ромке, и он засунул ее в сумку, которую я дала ему нести.
Мы двинулись по галерее, делая через каждые двадцать шагов знаки копотью на стене. У меня было некоторое беспокойство по поводу часто встречающихся боковых ходов, но Сергей Иванович каждый раз связывался с планом на картине и уверенно указывал, по какому из коридоров нам нужно идти.
Из-за того что нам приходилось ставить на стенах метки, мы двигались медленно, и уже через час я почувствовала, что долго мы без отдыха не выдержим. Ромка все чаще спотыкался, Сергей Иванович начал кряхтеть, что было явным признаком усталости, а я очень больно стукнулась пальцем правой ноги о попавшийся под ноги камень и теперь хромала.
Хотели мы этого или нет, нужно было остановиться и отдохнуть как следует, хоть немного поспать. Я стала присматриваться к коридорам в поисках подходящего места.