Когда зацветет папоротник
Шрифт:
И потом, я была уверена, что человек, который стрелял в Ромку, и есть тот самый мнимый краевед, убивший художника Фомина. Он же хотел убить и Ромку. И я должна оставить его безнаказанным? Ну нет!
Это не в моих правилах. Если с кем-то из моих друзей случается беда, я никогда не отступаюсь. Я разбираюсь до конца, до тех пор, пока виновный не будет наказан.
Поэтому я понимала, что просто уйти из этой чертовой пещеры и забыть про этот злосчастный клад и разыскивающего его убийцу я не смогу. Я себе потом этого никогда не прощу. А я хочу жить и работать со спокойной совестью.
Но, с другой стороны, что нам теперь делать, я не знала.
Я почувствовала вдруг апатию. Идти никуда не хотелось. Я сидела, прислонившись спиной к стене пещеры, сидела и ни о чем не думала.
Просто ждала, когда решение само возникнет в моей голове. Так часто случалось, и я относила это на счет своей интуиции, о которой Кряжимский говорил, что она вполне эквивалентна его способности мыслить логически. А это был в его устах комплимент.
Ромка сначала тихо жаловался, что у него болит голова, а потом затих, заснул. У моего бездействия появилось первое оправдание: надо же дать отдохнуть Ромке. Он ночью не спал, а потом вообще был ранен. Ему нужно собраться с силами.
А мы пока посидим и помолчим. Все равно неизвестно, что делать, куда идти… Будем сидеть и ждать озарения. Если, конечно, дождемся.
Сергей Иванович тоже притих, хотя и не спал. Он то сидел неподвижно, то включал свой фонарь и вглядывался в листок из блокнота, на который перенес надпись с картины. И так несколько раз. Я поняла, что он пытается найти шифр к надписи, и у меня появилось еще одно оправдание для моей апатии.
Нельзя же мешать человеку, пытающемуся разгадать тайну, которая нас всех тут держит. Пусть подумает спокойно, а мы посидим, помолчим, подождем…
Я не заметила, как задремала прямо с ракетницей в руках.
На этот раз мне ничего не снилось, поскольку у меня было такое чувство, что я только на секунду прикрыла глаза. Но, когда я их открыла, я увидела, что Сергей Иванович отполз от меня в сторону и, склонившись над плоским камнем, рисует на своем листке какие-то знаки и тихо бормочет себе под нос что-то невнятное.
Я хотела подойти к нему и поинтересоваться, как идут дела, но какая-то неясная и, как мне показалось, важная мысль не дала мне этого сделать.
Мне нужно было ухватить ее и вытащить из хаоса беспорядочных обрывков мыслей и неясных ощущений, которыми была переполнена моя голова сейчас, пока я еще окончательно не проснулась.
Кряжимский посветил на меня фонарем и, увидев, что я не сплю, подошел ко мне со своей бумажкой в руках, наклонился, заглянул в лицо.
— Оля, я, кажется, начинаю понимать, что здесь написано, — сказал он с удивлением в голосе. — У меня появляются целые слова, вполне осмысленные… Я только не могу сосредоточиться. Я тороплюсь, и это мне мешает.
— Садитесь, Сергей Иванович. И рассказывайте все свои рассуждения с самого начала, вдвоем как-нибудь разберемся.
— Видишь ли, Оленька, — продолжил Кряжимский. — Я сразу понял, что шифр этот очень простой: каждая буква заменена каким-то знаком, и было бы очень просто разгадать эту надпись, если бы соответствие знаков определенным буквам нам было известно. Но, к сожалению, этого мы не знаем. Это скорее всего было известно только тому, кто составлял письмо. Ну, может быть, еще тому, кому оно было адресовано. Единственное, что я знаю точно, — это письмо было написано на русском языке. Было бы странно, если бы русские разбойники в семнадцатом веке пользовались латынью или древнегреческим.
— Согласна. — Я начинала отходить от своего оцепенения. — Давайте дальше.
— А дальше я рассуждал следующим образом. Я подсчитал, сколько раз каждый значок повторяется в этой записке. И у меня получилось нечто вроде частотного словаря. Причем один из значков — вот эта загогулина, напоминающая греческую «гамму», — повторяется намного чаще других. Я насчитал двадцать одну такую «гамму», тогда как следующий по частоте, вот этот крестик, повторяется всего четырнадцать раз.
— Ну и что? — спросила я, не видя пока ничего в его рассуждениях, что могло бы приблизить нас к разгадке надписи на картине.
— Но в русском языке наиболее часто встречается буква «о», — сказал Сергей Иванович. — А тут еще эта самая «гамма» несколько раз повторяется в сочетании, которое вполне может соответствовать очень распространенным в русских словах сочетаниям «оро» и «оло». Я попробовал заменить значки точками, а «гамму» буквой «о», — продолжал Кряжимский. — И вот что у меня получилось.
Он показал мне свой листок. У меня зарябило в глазах от точек, среди которых сиротливо торчали кое-где буквы «о». В этой его записи не было абсолютно никакого смысла.
«…. …….о… ……….о… …о. … …….о.о..о. ………. о….о. о….о … ……..о.о… ……. ……. о.о… ……. ….о. о о… ….. …о. о о…… ….о. о…….»
Я вздохнула.
— Ну и что? — спросила я.
— Как «ну и что»! — воскликнул Кряжимский. — Я попробовал вот в это слово…
Он ткнул карандашом в листок.
— …поставить сочетание «оро» и опять переписать текст заново, учитывая, что мне теперь известна вторая буква — «р».
Он посмотрел на меня удивленно и сказал, пожав плечами:
— И у меня ничего не получилось. Я не смог двинуться дальше, поскольку выходила какая-то абракадабра. Я язык сломал, пытаясь подобрать слова, которые могли бы сюда подойти…
— И зачем же вы мне это тогда показываете? — спросила я.
— Затем, Оля, чтобы объяснить тебе, что я ошибся с самого начала! — воскликнул он. — Не «оро» нужно было сюда ставить, а «оло»! Я так и сделал. И сразу понял, что я на верном пути. Я получил сразу несколько букв. Во-первых — «о». Затем — «л». Кроме того, я заметил, что есть еще слова, в которых буква «о» чередуется через одну, и предположил, что это-то и есть второе распространенное сочетание, то есть «оро». А кроме того, есть чередование «о» и в конце сразу двух слов. Я долго ломал голову, прежде чем понял, что в этом случае возможен только один вариант. Это окончания прилагательных — «ого». Понимаешь? У меня появилась еще одна буква — «г». И обрати внимание на второе и третье слово: они длиннее почти всех остальных и буква «о» стоит в обоих третьей от конца.