Когда закончится война
Шрифт:
– Какого ящика?
– оторопело переспрашивает Тихон, отрываясь от своего занятия.
– Ну этого... Телика. Телевизора в смысле, - поясняю я, натыкаясь на недоуменный взгляд.
– А луну не хочешь?
– внезапно ощетинивается на меня мальчишка.
– Телевизор она захотела!
Обиженно складываю руки на груди и неожиданно для самой себя начинаю говорить:
– На самом деле, этого дома уже нет. На этом самом месте лагерь для детей... Большое такое здание, - шепчу я, не спуская с мальчишки глаз. Мне просто надо выговориться, убедить кого-то, что
– Ты знаешь, я просто шла по коридору, а за мной шла она. Лера. Ну, это моя знакомая, она в лагере у нас что-то вроде старосты... И я от нее спрятаться хотела. Залезла в кладовку. А потом, когда хотела выйти, открываю дверь, а там ты стоишь...
Замолкаю на полуслове, натыкаясь на его взгляд. Он смотрит на меня с непониманием, и даже с ужасом. Мне хочется ему еще многое сказать: о том, как мне страшно, как хочется вернуться назад и, самое главное, найти подтверждения в своей адекватности. Но я молчу. Кажется, я его лишь напугала еще больше.
– Фантазии у тебя, конечно...
– бормочет Тихон, внимательно вглядываясь мне в лицо.
Опускаю голову, борясь с желанием вступить в спор. Жутко хочется опровергнуть его высказывание, накричать на него и убедить в своей правоте. Но я понимаю, что ничего хорошего из этого не выйдет, и поэтому молчу. Слезы обиды подступают к горлу.
Вдалеке раздается первый раскат грома. С удивлением отмечаю, что гроза и правда скоро начнется. Тихон оказался прав. Может, я и во всем остальном ошибаюсь?
– Ну хорошо, - вдруг неожиданно мягко говорит Тихон.
Поднимаю голову и сквозь слезы смотрю на его лицо. Он сидит, облокотившись локтем о стол, и внимательно смотрит на меня.
– Хорошо, - повторяет он.
– Значит, по твоим словам, здесь сейчас должен быть пионерлагерь?
Качаю головой, вытирая рукавом слезы и вздыхая.
– Не совсем. Просто лагерь. Пионеров тогда уже не будет...
Тихон молчит. Наконец он медленно кивает, соглашаясь со мной.
– Ладно. Пусть будет просто лагерь. А где тогда Листеневка?
Моргаю и думаю, прежде чем ответить. Вижу, что он ждет от меня разумного объяснения. Открываю рот и выдаю:
– Не знаю...
Мальчишка устало вздыхает.
– Понимаешь, семьдесят лет прошло... Ее могли за это время просто снести. Понимаешь?.. За семьдесят лет очень многое поменялось...
– Так ты хочешь сказать, что ты пришла сюда из будущего?
– озаряет догадка Тихона.
Утвердительно киваю. Во мне потихоньку зарождается надежда. Он вроде бы все понимает и даже не называет меня психованной.
– Докажи, - просит мальчишка, с оживлением встряхивая головой.
Эта просьба вводит меня в ступор. Что бы ему сказать, чтобы он поверил в мой рассказ? Судорожно пытаюсь вспомнить что-нибудь важное из истории Советского Союза. Какую-нибудь значимую дату...
– Вот, - наконец произношу я, - Сталин умрет в 1953 году. Пятого марта...
Слежу за его реакцией. Какое-то время он молчит, переваривая только что полученную информацию. После чего совершенно неожиданно выдает:
– Надо же, прямо в мой день рождения...
Его голос
– Ты мне не веришь, - злобно цежу я сквозь зубы.
– Конечно, - легко соглашается мальчишка, улыбаясь во все тридцать два зуба. До чего же мне сейчас хочется их выбить...
Развеселился. Цирк приехал. Ну, надо же хоть кому-то его повеселить, а то ходит, словно тень, злится на всех и острит постоянно.
– Ну ладно, - выпаливаю я, чуть не срываясь на крик.
– Меня специально сюда послали, чтобы выведать обстановку. Да и вообще Гитлер - мой папаша!
Смотрю на него с торжеством. Меня очень забавляет его реакция. Мальчишка сначала побелел, потом покраснел, а сейчас вообще почти фиолетовый. Открывает и закрывает рот, словно выброшенная на берег рыба, и молчит. Сказать нечего? Или испугался?
– Ненормальная, - сузив глаза, выплевывает мне в лицо Тихон и отворачивается.
Фыркаю и в свою очередь отворачиваюсь к окну, желая показать ему, насколько мне плевать.
Гроза уже совсем близко. Я вижу, как небо одна за другой разрезают молнии. Гром гремит уже где-то рядом, а на землю уже падают первые капли.
– Который сейчас час?
– спрашиваю я у Тихона.
Тот кидает на улицу быстрый взгляд и с уверенностью отвечает:
– Около трех.
Сижу и подпираю стену. Мой взгляд блуждает по комнате, иногда задерживаясь на отдельных частях интерьера: на вышитой крестиком наволочки на подушке, на украшающие стены платки, на иконы в углу комнаты. Замечаю, что в доме заметно потемнело.
В комнату вбегает девочка. Не замечая меня, подходит к Тихону и пытается устроиться у него на коленях. Тот складывает свои провода в коробку и усаживает девчушку рядом с собой. Последняя обнимает его за шею руками и кладет голову ему на плечо. Теперь, когда их лица совсем рядом, я не могу не отметить их удивительное сходство.
Гремит гром, и девчушка испуганно оглядывается на окно.
– Перестань, ты уже не маленькая, - хмурит брови мальчишка, глядя на ребенка.
– Вера, ты же у нас ничего не боишься больше. Мы же с тобой договорились.
Теперь я знаю, как зовут девчушку. Вера кивает, глядя на Тихона, но все так же испуганно продолжает коситься в сторону окна.
Начинает болеть голова. Кладу голову на сложенные на столе руки и закрываю глаза. В моей голове возникла одна интересная мысль, которая никак не хочет меня отпускать. Понимаю, что не успокоюсь, пока не проверю одну свою догадку.
Я нашла кладовку в коридоре лагеря вчера около восьми вечера. Возможно, если я сегодня в это же время попробую залезть в кладовку, то дверь откроется уже в другом месте. Может быть, это какой-нибудь портал, действие которого активируется в определенное время? Усмехаюсь про себя. Если бы мне еще вчера утром сказали, что я всерьез буду думать об устройстве машины времени, я бы покрутила пальцем у виска. Да еще бы и высмеяла того, кто мне об этом сказал.