Кого не взяли на небо
Шрифт:
Я осторожно склоняюсь и тихонько так, нежно, прикладываю ухо к плоской, словно шахматная доска, девичьей груди.
Тук-тук. Тук-тук. Спокойно и размеренно.
— Горе, — говорю, — Ты волшебник, в натуре. Объявляю тебе благодарность за нашу спасённую девку.
Руки Лещавой смыкаются на моём затылке, и девичьи пальцы с силой вжимают мою голову в свои острые рёбрышки. Девушка приоткрывает рот и начинает тихонько постанывать, облизывая пересохшие губы тонким острым языком. Я с трудом освобождаюсь из любовного
— Амфетамин, зелье шлюх и онанистов, — утвердительно качает головой Трабл и его взгляд вновь постепенно тухнет, сконцентрировавшись на стволе штурмовой винтовки.
— Кстати, — ненадолго оживает провидец, — Полагаю, что гавно это имеет профилактический эффект, то есть перед боем нужно употребить. Обязательно и много. Тогда яд потеряет примерно три четверти своей поражающей силы.
— Во как, — говорю я, и, весьма воодушевлённый, отправляюсь обратно к собравшимся у заставленного бесполезными компьютерами и пустыми бутылками, длинному столу, но по дороге натыкаюсь на толстяка в красной ковбойской рубахе: тот залип возле монитора — из маленьких колонок на столе раздаются звуки боя.
Это тот самый предатель, а на самом деле — наш весьма крутой шпион, агент, внедрённый глубоко под украинскую землю. Аж на несколько сот метров.
«Шпилит», — мелькает первая мысль.
«Апокалипсис, а он шпилит. Интересно, во что?»
Медленно подкрадываюсь сзади и нависаю над ним, пристально разглядывая картинку монитора.
— Я, кстати, питание не отключал, компы из строя не выводил и никаких других запланированных диверсий не осуществлял, — мямлит толстяк, непонятно, как учуявший подкрадывающегося невозможно бесшумного диверсанта.
— Всё вдруг само отъехало, абсолютно, блядь, мистическим образом.
— А как, — спрашиваю, — Они бронетехнику сожгли?
— Вопрос, — отвечает толстяк, — Я тут с начала, ммм... Хуй с ним, назовём это вторжением, хотя никакое это не вторжение, ты понимаешь?
Он откидывает назад а потом задирает вверх голову, я смотрю в его перевёрнутые глаза, сверху вниз, как кобра на храброго, но обречённого мангуста, уже получившего свою порцию яда. У него отважные глаза воина, никак не вяжущиеся с рыхлым обликом.
— Понимаю, — отвечаю я.
— Так вот, — продолжает жирный, — Я тут с начала вторжения, и всё, ты понимаешь, всё, абсолютно всё, отъехало в первые же минуты после первой атаки. Поэтому ничего я не видел, а картину боя могу воссоздать лишь с твоих слов. А то, что сейчас тут кое-что работает, так это только потому, что я тут ебошу, как ишак, пока папки наши Родину свою предают, бухают, строят глазки американке и мечтают в живых остаться.
— Барон, — он прерывает возмущённый монолог и протягивает мне руку.
— Монакура. Монакура Пуу, — я принимаю рукопожатие.
Барон некоторое время очень странно смотрит на меня, держа при этом свою голову всё так же запрокинутой, а потом продолжает.
— Вот смотри, — он стучит грязным ногтем по мягкому монитору.
Я смотрю. Картинка чёрно-белая и размытая, её дёргает и артефактит, но происходящее завораживает меня, и я смотрю.
Камера направлена прямо в чёрный тоннель, и я узнаю коридор, что начинается за вторыми, металлическими дверями.
Коридор, откуда мы пришли, потеряв по дороге командира и двух самых лучших в мире бойцов.
Сейчас оттуда приходят совсем другие существа.
Монитор не успевает фиксировать быстрое передвижение: изображение дёргается и время от времени пропадает, но суть происходящего лишена какой-либо двусмысленности.
Саранча накатывает волнами, оседает на полу горами тел, но не может захлестнуть двух роботов ни порывом своей неистовой ярости, ни ценой неимоверных потерь. Роботы слегка дымят, но, в общем и целом, ни разу не устали.
Один присел на тонких ножках и палит по нижнему сегменту тоннеля, второй стоит на широко расставленных лапках и, слегка задрав носы своих пулемётов, отрабатывает стены и потолок.
Твари пытаются двигаться зигзагами, передвигаются огромными прыжками, помогая себе взмахами своих прозрачных крыльев, но всё бестолку, они ни на йоту не продвигаются ближе к двум терминаторам. Волна откатывается, и пулемёты замолкают.
Одна машина поворачивают к другой свою башку и начинает мигать лампочками, синей, зелёной, синей, красной, зеленой, красной...
— Чё это они? — Я недоверчиво смотрю на Барона.
— Анекдоты гоняют, — шутит тот.
Первый робот перестаёт мигать и молча целит из всех стволов в лоб товарищу, а тот вдруг выдаёт непрерывный красный цвет на всех своих светодиодах. Потом и второй вторит ему кровавыми мигалками.
Отсмеявшись, бойцы снова занимают свои позиции, в пятнадцати метрах от них пол шевелится — раненная саранча бьётся в конвульсиях, а живые твари утаскивают своих мёртвых бойцов куда-то вглубь коридора, турели не препятствуют им — на рукавах кузнечиков алеют красные кресты.
Forget the hearse 'cause I never die
I got nine lives.
Cat's eyes!
Abusin every one of them and running wild.
Внезапно возвестил нам пронзительный голос пьяного Брайана Джонсона, и в ту же секунду красивый и сильный женский голос подхватил дуэтом:
Cause I'm back
Yes, I'm back
Yes, I'm back in black.
Я легонько дунул в центр намечавшейся лысины Барона.
— Как зовут американку?
Тот потёр запотевшую макушку: на его ожиревших пальцах осталось несколько сальных волосков. Я выпрямился, стараясь держатся подальше от его себореи.