Колчаковщина (сборник)
Шрифт:
— Алексей? Ты? Ты? Жив?
Старые товарищи крепко обнялись, расцеловались.
Кузнецов не верил своим глазам. В радостном изумлении хлопал себя по коленям, ходил по комнате, садился, опять ходил. Сел рядом с Петрухиным, похлопал его по плечу.
— Ах, братец мой, да как же это ты, а? Смотри — и борода!
Петрухин улыбался радости товарища.
— Ну, как у вас, рассказывай.
Кузнецов нахмурился.
— Скверно, брат Алексей, совсем скверно. Все разгромили… Про забастовку слыхал? Нет? Ну вот… Двенадцать на месте убито.
Петрухин молча кивнул.
— После два-три завода забастовали было, бросили. Поддержки нет, спайки нет по заводам. Профсоюзы бессильны, задавлены, разрушены. Пропало все!
Кузнецов безнадежно понурил голову. Петрухин сурово нахмурился.
— Кто-нибудь остался еще?
— Остались. У нас в депо — Буторин, Коростелев, Семенов Николай, Котлов, Щепкин. В мастерских кое-кто остался.
— Что думают?
— Да ведь что думают? Которые раньше против большевиков шли, все большевиками стали, поняли, где правда. На своей шкуре испытали. Плачут теперь, да не воротишь. Меньшевики все на своего министра ссылались, ну, после расстрелов замолчали и они. Большевики, все большевики.
— Вот и хорошо, чего ж голову-то вешать. Тебя не трогают?
— Пока нет.
— Слежки нет?
— Да ведь как тебе сказать, не замечал будто.
Петрухин немного помолчал.
— Вот что, надо с товарищами повидаться. Как это устроить?
— Устроим, — встрепенулся Кузнецов.
…От железнодорожного поселка к Иртышу узкая тропинка. Вечером по тропинке по одному, по два и по три шли рабочие. На плечах удилища, в руках жестяные чайники. Из маленьких закопченных домишек высовывались люди.
— На рыбалку, што ль?
— На рыбалку. Бабы ухи захотели.
— А-а, в добрый час!
Расселись по берегу одинокими фигурами, закинули удочки в воду…
Ночью с того берега приплыла лодка. Высокий бородатый человек выскочил на берег.
— Здорово, товарищи!
— Здорово, Алексей, здорово, дружище!
Радостно сгрудились вокруг Петрухина, жали руки, расспрашивали.
Говорили всю ночь…
А когда на востоке засветлелось небо и легкой рябью затрепетали по реке отблески занимавшейся зари, Петрухин вскочил в лодку и поплыл на тот берег.
Миша бегал по палубе, заглядывал во все углы, сбегал на нижнюю палубу. Все было так занятно. Пароход острым железным носом разрезал воду, и волны с белыми гребнями шумно лизали нос и борта парохода. На носу парохода стоял человек в синей рубахе с белым полосатым воротником, то и дело опускал длинную палку в воду и громко выкрикивал:
— Четыре… Четыре с половиной… Четыре с половиной… Пять…
Внутри парохода, внизу, была обнесенная железной решеткой яма, а в яме быстро вертелось огромное светлое колесо. Миша со страхом заглядывал через решетку вниз, а ближе подойти боялся. Рядом с Мишей остановился высокий незнакомый дядя с большой черной бородой. С виду дядя сердитый, но глаза смотрят на Мишу ласково.
— Что, малыш, боишься?
— Боюсь, — сказал Миша.
Дядя взял Мишу за руку, подвел к решетке. На дне ямы, у шумящего колеса, с тряпкой в руках двигался человек, черный, как трубочист.
— Трубочист, — показал Миша на черного человека.
Незнакомый дядя рассмеялся.
— Нет, машинист. Этот человек управляет машиной и двигает наш пароход.
— Мой папа тоже машинист был, — задумчиво сказал Миша.
— А где твой папа?
Миша поглядел на дядю, вспомнил, что мама не велела никому говорить, где папа. Дядя смотрел на Мишу добрыми глазами, улыбался, гладил по курчавой головенке.
«Дядя добрый», — подумал Миша и доверчиво сказал:
— С большевиками ушел. А к нам ночью приходили солдаты, кричали на маму. Мама все плакала. Теперь мы едем в другой город.
Рука дяди остановилась на головенке Миши.
— А как тебя зовут?
— Мишей.
— А папу твоего как звали?
— Димитрий Иванович Киселев.
Незнакомый дядя нагнулся к Мише, опять погладил его по головке и ласково сказал:
— Ну, беги, Миша, к маме. Где твоя мама?
— Наверху.
Миша побежал на верхнюю палубу. Вскоре туда же поднялся и высокий бородатый дядя. Медленно обошел палубу, увидал на корме Мишу рядом с бледной молодой женщиной и остановился у борта, недалеко от них. Миша тотчас же подошел к дяде и стал глядеть через борт вниз, где сидели мужики с мешками.
— Куда они едут? — спросил Миша.
— Искать работы в город.
— Зачем?
— Есть хотят. Заработают денег, хлеба купят.
— А у них дома нет хлеба?
— Должно быть, нет.
Миша задумался.
— Это твоя мама? — спросил дядя, кивнув на молодую женщину.
— Угу.
Дядя сел возле Наташи, кивнул на Мишу головой.
— Занятный малыш, все знать хочет.
Наташа молча улыбнулась.
— Далеко едете? — спросил незнакомец.
Наташа назвала город, в который ехала с Мишей. Это был как раз город, откуда бежал кузнец Василий.
— У вас там есть родные?
Наташа грустно покачала головой.
— Нет.
— Ну, знакомые? К кому же вы едете?
— Не знаю. Ни к кому.
У Петрухина был адрес Васильева товарища.
— Вы хотите, я дам вам адрес одного моего товарища?
Наташа молча взглянула на незнакомца. Его участие казалось ей подозрительным. Но вместе с тем невольно тянуло рассказать все о себе этому суровому на вид человеку: так подкупал задушевный голос Петрухина.
Петрухин подвинулся ближе к Наташе и, не глядя на нее, тихо сказал:
— Слушайте спокойнее. Делайте вид, что ведете обыкновенный разговор… Я товарищ Димитрия.
Наташа задрожала с ног до головы. Вся подалась к Петрухину, но собрала все силы свои и почти спокойно спросила: