Кольцо смерти
Шрифт:
Скоростной автомобиль пожарных прибыл к месту катастрофы спустя двадцать секунд, карета "скорой помощи" десятью секундами позже. Но и этих ничтожных мгновений хватило костлявой старухе Смерти, чтобы пожать свой урожай. Спасатели в огнеупорных костюмах работали быстро и профессионально грамотно, заливая пеной пылающие останки и отчаянно пытаясь добраться до автомобиля Морриса, но ни у кого из этих храбрых парней, рискующих попасть под взрыв бензобака, уже не было сомнений в том, что спасают они труп. Неослабевающий огонь, вновь и вновь вырывающийся из-под огромных пенных сугробов, словно издевался над ними. Их усилия были столь же тщетны, как бесполезно было и присутствие "скорой помощи". Алекс Моррис находился уже там, где для человека нет ни помощи, ни надежды.
Тысячи людей на трибунах и вдоль трека, застыв в безмолвии и ужасе, еще не веря своим глазам, смотрели на горящую машину. Судьи на трассе отчаянно
Видов перевел взгляд на человека в комбинезоне, сгрбившегося рядом с ним. Руки, сжимающие шлем, все еще дрожали, а глаза, неподвижно прикованные к теперь уже затушенному остову автомобиля Морриса, напоминали глаза ослепшего орла. Видов протянул руку и слегка потряс его за плечо, но Гранин словно не заметил этого. Тогда Видов спросил, не ранен ли он, потому что трясущиеся руки и лицо Гранина были переамзаны кровью (он перевернулся пять или шесть раз, прежде чем его выбросило из машины на газон, и она рухнула на крышу как раз на месте обслуживания на пит-стопе). Гранин не шевельнулся и взглянул на Видова как человек, с трудом приходящий в себя после кошмарного сна. Потом он покачал головой.
К ним подбежали два санитара с носилками, но Гранин, опираясь на руку Видова, с трудом поднялся на ноги и отмахнулся от них, однако не оттолкнул поддерживающую его руку. Оба они медленно направились к боксу – все еще оглушенный, не сознающей всей полноты случившегося Гранин и Видов – высокий, худой, с густой темной шевелюрой, аккуратно уложенной в модную прическу, и в затемненных очках, скрывающих его истинные чувства, отражавшиеся в задумчивом и мрачном взгляде темно-карих глаз.
У входа в бокс им повстречался Дремин, все еще не выпускающий из рук огнетушителя. Владелец фирмы и создатель ее гоночной команды всегда присутствовал на треке во время проведения гонок, но сейчас он покинул свое привычное место на командирском "мостике", где у мониторов остался лишь главный конструктор машины, прикованный к инвалидной коляске и потому не имеющий физической возможности быть на месте катастрофы вместе с другими. За спиной Дремина механики команды все еще возились возле дымящейся машины, в то время как за ними бригада медиков из "скорой помощи" выполняла свои куда более сложные и ответственные функции. На краю пит-лайна, потеряв сознание, лежала Валерия – двадцатилетняя красавица-дочь владельца "Дрим-Моторс". Склонившись над ней, врачи осторожно разрезали ножницами от лодыжки до колена правую брючину. На белоснежных брюках девушки расплылось большое винно-красное пятно, и Гранин успел заметить это перед тем, как Дремин взял его за руку и заслонил от него своей широкой спиной дочь. Не говоря ни слова, он решительно увлек Сергея за собой и провел через бокс, раздевалку с душевыми и комнату отдыха в небольшой павильон на внутренней площадке, где стояли трейлеры и личные автомобили членов команд. Сейчас здесь было безлюдно, и это место лучше всего подходило для уединения, которое было крайне необходимо Гранину. Со стороны Дремина, человека твердого, жесткого и властного, обладающего в полной мере всем набором качеств, принесших ему успех в большом и весьма криминальном автобизнесе и сделавших его миллионером, такая забота о своем пилоте была редким проявлением тщательно скрываемых человеческих чувств, в которых никто из деловых партнеров не посмел бы его заподозрить. О доброте и чуткости Ивана Михайловича знали лишь самые близкие и родные люди.
В легком павильоне, служащего чем-то вроде кафе-самообслуживания, стояли холодильники, набитые пивом и всевозможными тонизирующими напитками, автоматы с кофе, сигаретами и шоколадом и пара комплектов пластмассовых столов и стульев. Всеми этими запасами в основном пользовались механики команд и прочий обслуживающий персонал гонок, чья многочасовая напряженная работа на жаре вызывала сильную жажду. Здесь же в особом холодильнике с замком хранились и большие пятилитровые бутылки с шампанским, предназначенные для ритуального омовения победителей Гран-При на подиуме.
Гранин доковылял до небольшого бара в углу, где хранилось спиртное, и, не глядя, вынул бутылку бренди. Пластиковые стаканчики стояли стопкой на стойке, и он налил полстакана. При этом горлышко бутылки так плясало в его руках, что бренди пролилось больше на стойку, чем попало в стакан. А чтобы поднести стакан ко рту, ему пришлось взять стакан обеими руками. Сергей сделал глоток, но большая часть все же стекла по испачканному кровью подбородку на белый комбинезон, оставив на нем пятна того же цвета, как и на одежде раненой девушки. Гранин тупо уставился на опустевший стакан, тяжело рухнул на стул и снова потянулся за бутылкой.
Дремин бесстрастно посмотрел на Видова.
За всю свою карьеру гонщика Градов пять раз попадал в серьезные передряги. Последняя катастрофа, происшедшая два года назад, едва не оказалась для него роковой. Но даже тогда, находясь почти в агонии, он улыбался, когда его клали на носилки и вносили в вертолет, чтобы отправить в госпиталь, где он провалялся три месяца, пока врачи не собрали его по частям и не вернули истерзанному телу былую подвижность. Тогда его правая рука с поднятым вверх большим пальцем была тверда, хотя и сломана в двух местах. Но еще более зловещим было то обстоятельство, что, если не считать символического глотка шампанского в честь одержанных им побед, Гранин никогда не прикладывался к спиртному.
"Все они к этому приходят, – часто говаривал Дремин, – рано или поздно, но все они к этому приходят. Неважно, насколько они хладнокровны, смелы и талантливы, они все равно придут к этому. И чем тверже их ледяное спокойствие и самообладание, тем легче они ломаются".
Дремин знал, о чем говорил. Сам – бывший автогонщик, Иван Михайлович повидал немало, хотя порой любил преувеличить. Гранин мог бы поспорить с ним. В мире было немало выдающихся гонщиков, в прошлом неоднократных победителей Гран-При и даже чемпионов мира, которые ушли из спорта в расцвете физических и духовных сил и, таким образом, могли бы начисто опровергнуть утверждение Дремина. Но с другой стороны, кто же не знал о водителях-виртуозах, которые пришли к полному краху или так устали от нервного и умственного напряжения, что превратились в пустую оболочку своего былого "Я", и кто же не знал, что среди нынешних завоевателей Гран-При есть пять или шесть человек, которые уже никогда не выиграют ни одной гонки, так как утратили всякое желание добиваться победы и продолжают участвовать в гонках только ради поддержания своего фасада – уже давно опустевшего обиталища гордости. И все же в мире больших гонок есть свои законы, и одно из них гласит: нельзя вычеркивать человека из славной когорты участников Гран-При только потому, что у него сдали нервы.
Печальная истина, однако, заключалась в том, что Дремин чаще был прав, чем неправ, о чем ясно свидетельствовал вид дрожащей фигурки, поникшей рядом с ним за столом. Если какой-нибудь человек и одолевал вершину, достигал и перешагивал пределы возможного, прежде чем низвергнуться в бездну самоотрицания и приятия конечного краха, то этим человеком, несомненно, был Серж Гранин – надежда российского автоспорта и до этого дня – выдающийся гонщик мирового класса. Ведь, несмотря на то, что в прошлом году он стал чемпионом международных гонок и что, выиграв уже подряд пять Гран-При в нынешнем сезоне, он мог, по всем прогнозам, снова завоевать чемпионский титул, его нервы и воля, очевидно, были непоправимо надломлены. И Дремин, и Видов ясно понимали, что – проживи он хоть сто лет – обугленный призрак Алекса Морриса будет преследовать его до конца дней.
По правде говоря, те, кто имеет глаза, чтобы видеть, могли и раньше заметить кое-какие признаки, а у гонщиков и механиков глаза что надо. Эти признаки появились уже после после второй гонки, выигранной им в этом сезоне.
Гранин никогда не отличался особой общительностью, но после происшедшего на трассе инцидента стал еще более сдержанным и молчаливым, а если и улыбался, что случалось все реже, улыбка эта была пустой, как у человека, который не находит в жизни ничего, чему бы стоило улыбаться. До сих пор самый хладнокровный из гонщиков, учитывающий любую мелочь, и враг любого лихачества, цена которому – человеческая жизнь, он стал понемногу отступать от своих высоких принципов и все меньше заботился о безопасности, хотя и продолжал свой триумфальный путь на мототреках Европы и всего мира. Но теперь он завоевывал один за другим трофеи Гран-При с риском для себя и своих товарищей, словно вопреки всему, что мешало поставленной цели. Его езда стала неосторожной и даже порой опасной, и другие гонщики, при всей их крепкой профессиональной закалке, явно испытывали перед ним некий страх, ибо вместо того, чтобы оспаривать у него повороты, как это было прежде, почти все они теперь предпочитали без борьбы пропускать его вперед, когда сзади появлялся бело-красный "Порше". Правда, последнее бывало редко, поскольку Гранин придерживался простой и эффективной формулы успеха: сразу проскочить вперед со старта и оставаться до конца лидером.
Теперь все больше людей заявляли, что его самоубийственное соперничество на гоночных трассах означало битву не против равных, а против самого себя. Становилось все очевиднее, что эта битва была единственной, которую он никогда не сможет выиграть, что его последняя отчаянная ставка против сдающих нервов ни к чему не приведет, что настанет день, когда поток удач иссякнет. И вот теперь такое случилось – с ним и с Алексом Моррисом, и Серж Гранин на глазах у всего мира проиграл свою последнюю битву.