Колдовское кружево
Шрифт:
«Родина ведьмы – лес, семья её – духи, кровь её – зелень».
Сказанное стелилось печатью на душу, и внутри как будто пробивались древесные корни со скрипом и плачем. Василика смотрела на это словно со стороны, холодно, отчуждённо и не чувствуя боли. Впервые за долгое время её не терзали ни сомнения, ни страхи, ни тоска по купеческому дому.
Так умирало человеческое и рождалось иное – ведьминское.
2.
– Не рано ли ты её отправила к алатырь–камню? – встревоженно спросил Домовой.
– Нет у нас времени, – нахмурилась
– Других обхаживала, – дух покачал головой.
– То были другие, – фыркнула ведьма. – Другие времена, другие девки, да я помоложе была.
Карты говорили: времени непростительно мало и стоило бы обучить Василику как можно скорее. Понятное дело, что они не успеют, и придётся девке самой что–то познавать, испытывать на собственной коже. Лучше будет, если она пройдёт через самое трудное вместе с наставницей, а дальше пойдёт, как нож по маслу, уж Ягиня–то знала.
Василика помогала ей и, сама того не ведая, укрепляла свою силу, а теперь, после алатырь–камня, душа её должна была раскрыться, впустить колдовское и впитать знания. Теперь пришло время ворожбы, злой, лютой, забирающей жизни и дарующей жуткое. Пути назад не было. Духи Нави должны страшиться их, обходить околицами и ни в коем разе не подманивать к себе. И Ягиня постарается от всей души.
Мясные пироги остывали на столе. Когда–то она их любила. Но со временем вкус к яствам потерялся, да и лес стал каким–то блеклым. Кровь уже не бурлила в теле, не было прежней страсти и жажды жизни. Но старикам оно и ни к чему. Ягине казалось, что она прожила слишком долго и пора бы знать честь, но смерть не спешила к ней в гости. Причиной тому была Василика.
Ведьмы не оставляли своих учениц в полном неведении. Пусть сердце Костяной билось всё медленнее, а душу сильнее терзали скука и тоска по неизведанному, Ягиня никак не могла оставить девку. Василика должна была впитать и силу, и знания, хотя бы треть, а лучше – половину.
Ведьма молила богов о том, чтобы девка проявила расторопность. Жить на свете стало почти невозможно. Опротивела изба, бремя давило на плечи, а сил становилось меньше и меньше. Знал бы кто, как старая Ягиня хотела бы укутаться в одеяло, крепко заснуть и не проснуться следующим утром, но… О, сколько забот!
Ведьма допила пряный сбитень и покачала головой, мол, раньше вкус был насыщенней, а теперь совсем другое. Она взглянула на полати, где спала Василика, и улыбнулась мимо воли. Сколько жизни было внутри девки, сколько силы, и ведьминской, и молодецкой! Лишь бы прожила свой век не зря, не наделала много глупостей (совсем без них никак нельзя – молодица же!) и оставила какой–то след, будь то серебристая пряжа или ладная ученица.
– Скажи Баннику, – обратилась она к Всполоху, – пусть растопит старые брёвна и поддаст пару. Скоро девка проснётся, надо будет отправить в мыльню.
Дух кивнул и укатился за дверь. Нельзя было начинать тяжёлые дела с плохого – сперва пусть сила забурлит внутри Василики, загорится смарагдовое пламя в зеницах, и девка окунётся с головой в ворожбу, будет слушать
Не успела Ягиня дожевать пирог, как из–за двери появилась знакомая тень. Чёрные руки тянулись к печи и знаками грозили ведьме. Ей, Костяной, грозили, надо же! Она усмехнулась и, не сказав ни слова, обмакнула кончик вороньего пера в стоявшие рядом чернила и вывела на куске бумаги три треугольника. Защитный знак засиял золотом и взвился дымом. В стороне раздалось злобное шипенье. Чёрные руки как будто обожглись и уползли, скрывшись с глаз.
– А ты что думал, – прошипела Ягиня, – средь бела дня пакостить?! Нет уж, Мрак, не выйдет. Не пришло твоё время.
– Что случилось? – на шум прикатился Всполох.
– А, – ведьма махнула рукой. – Дух ночи посреди дня безобразничает.
Чёрный всадник останавливался в её избе поздним вечером. Его глаза светились лихим пламенем, а чёрные руки сгребали со стола всю снедь. Мрак всегда ел жадно, а после вскакивал на верного коня и уносился. Среди всех братьев он один отличался лихим нравом. Однажды чуть не отрубил лапу Домовому за то, что тот косо взглянул на него.
Ягиня знала, что беды не миновать, раз уж молодица приглянулась Мраку. Она чувствовала, как кровь вот–вот прольётся в избе, зашипит, а потом иссохнет, и не останется ничего от страшного злодеяния. То уже было предначертано, ей, ведьме, оставалось лишь подготовить девку. Василика могла отбросить Мрака за ворота, накинуться на него соколицей и прогнать прочь, наказав нести службу и не останавливаться в избе.
Но то будет нескоро. Познавать ей ещё и познавать. Забудет молодица о молодцах, румяных булках и мёде – другие заботы окружат её, и в них пролетят годы. Когда привыкаешь ходить по грани, якшаться с жителями Нави и ставить охранные знаки, то смотришь на живых совсем иначе. Вечные ссоры князей, слухи и самое простое людское коварству уже не кажутся чем–то страшным, а завывания молодых девок и вовсе выглядят смешно.
Хотела бы Ягиня снова прочувствовать свою семнадцатую весну, вспомнить ворчливую Кислицу и то, как старуха оттаскивала её за косы от перелеска, повторяя, что ведьмам молодцы ни к чему. Поначалу было тоскливо, но с каждым годом ворожба увлекала сильнее и сильнее. Она помнила, как Кислица отпустила её в деревню на русальную неделю, а Ягиня стояла с венком и понимала: слишком много пустоты в молодецких забавах. Ягодное вино совсем не пьянило, хмельные парни не казались чем–то красивым, не под стать духам Нави.
Рутинная жизнь нагоняла тоску. Так было, пока в Радогощь не пришла война. Степняки налетели ночью, выжгли избы и землянки дотла, увели мужиков и девок в плен. Кому–то повезло спрятаться. Тогда люди побежали за помощью к Кислице. Ведьма – не ведьма, а всё же своя, не чужачка. Кислица не отвернулась, вылечила раны, помогла кое–как обустроить общий сруб, договорилась с водяником, чтобы тот двигал жернова на мельнице без подати хотя бы ближайшие несколько седмиц. Знала ведьма, что забудут её добро, но ничего не взяла, да и Ягине посоветовала не просить, если сами не настаивают.