Колдовской ребенок. Дочь Гумилева
Шрифт:
Керосин вроде бы должен еще быть. Энгельгардт встряхнул бутыль. Да, есть. Понадеемся, что Дом Премудрого Цыпленка сегодня не расположен капризничать.
Считать медного треногого уродца алхимическим перегонным кубом было всё ж веселее, чем мучиться попросту. А вправду, найдись сие тогда, в амбаре Курского имения, вперемешку с теми каббалистическими рукописями, что остались от тестя, Михаил Юрьевича Вильегорского… Определенно бы подумал, что покойный граф использовал подозрительный предмет для безуспешного создания золота…
Примус пыхнул первыми язычками огня. Энгельгардт поставил сковородку. Утренний вареный картофель остыл, но если нарезать крупными ломтиками и добавить
А ведь словно чужой кажется жизнь, где легче было найти алхимический куб, чем примус. Жизнь другого человека, прочтенная в полузабытой книге.
«Мы меняем души, не тела».
Это правда. Ах, Ленок, Ленок…
Тонкие лепестки сала, наливаясь янтарной прозрачностью, зашипели, соблазнительно запахли. Да, шкварки наш эльф любит не меньше пирожных.
Энгельгардт поморщился, как от мигрени. После недавнего и, называя вещи своими именами, вынужденного во избежание худшего выхода на пенсию, с финансами сделалось еще труднее [1] . На заслуженное «послешкольное» буше денег хватает, кондитерскую вот закрыли некстати. Но Ленке нужно больше фруктов, фруктов и мяса. Бульоны весьма неплохи из костей, это невеликий расход, но как же дороги на базаре баранина, говядина, куры… Базар дорог, в магазинах пусто. Баранья котлетка перепадает ребенку не чаще, чем раз в неделю.
1
Николай Александрович преподавал в институте Живого слова, параллельно, по первому образованию, был библиографом в библиотеке Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук.
Лена должна хорошо питаться. Дочь делает все, что может, но многого не видит. Грех ее винить. Только молодая душа немного оттаяла после чудовищных обстоятельств вдовства, и – новый удар. Наверное ничего не удалось разузнать. Говорилось же им, что оформить гражданский брак стоит поторопиться сразу вслед за венчанием, промедлили. Из-за этого посылок не принимают, в справках отказывают. Может статься, насчет справок оно и к лучшему, если и этого зятя больше нет в числе живых. Второго смертного приговора Аня не выдержит. Всегда была такой ранимой, с острым восприятием всех мелочей жизни. Всегда была хрупкая. Лена в нее. Но слабее, вскормленная из рожка и, что по тем годам не редкость, – недоношенная…
Нож, разрезавший последнюю картофелину, стукнул по доске так, что осталась выбоинка. Вспомнилось некстати, какие слухи распускали относительно рождения Лены те, кого Николай Александрович называл «камарильей». Сколько вынесла Аня…
Сплетни продолжают изливаться, повторяются по десять раз, обрастают подробностями старые, измышляются новые… Будто бы, услышав предложение руки и сердца, Аня упала на колени и заявила, что «недостойна такого счастья».
Безумие какое-то, но ведь и этому верят. Имеет ли хоть малое представление эта богемная публика о том, какое поведение мыслимо для урожденной Энгельгардт, а какое невообразимо? А случись бы с Аней подобное неприличие, затмение, что ль, найди, стал бы Nicolas откровенничать с посторонними о жене? Бред.
Дураки или мерзавцы? Или попросту судят по себе, эти выскочки. Невоспитанные, расхлябанные, развязные. Естественный такт молодой женщины, молодой жены, старавшейся в обществе говорить поменьше и держаться в тени, трактовался как «этой кукле нечего сказать».
Кое-кто, очевидно, впрочем, не глуп.
Уметь надобно при живом муже поставить себя не только вдовой предыдущего, но и единственной существующей вдовой. Малороссия, прости господи. Особый менталитет.
Не больше пяти минут – только чтобы обжарилось до золотистой корочки. В Крым бы ее, этой былинке надобен не туманный Петербург, а солнце, тепло, запах нагретых водорослей и хризолитовая, чистая волна… Воротится жена, стоило бы обсудить. К чему нам последние эти вещицы «на чёрный день»? Куда уж черней, когда недоедает и не дышит свежим воздухом дитя? Два бронхита за год…
– Алё!! Алё… Танюша, ты, что ли? Чего давеча-то не зашла?
Резкий, крикливый голос, донесшийся из коридора, ударил по нервам. Соседка Анюта. Больше всего в этой дебелой сорокалетней бабище Энгельгардта спервоначалу раздражало совпадение ее имени с именем дочери. Впрочем, вскоре выяснилось, что (не по невежеству, но в пылу борьбы с «поповщиной») она и в документах записалась не Анной, но Анютой Власьевной.
Да ладно, что я как мальчишка. Велика важность, хоть бы и Анной звалась. Гюрзу вон тоже Анной зовут.
«Анна Первая».
«Проще разобраться, говоря «Анна Пожилая» и «Анна Молодая», – парировал как-то в уличном разговоре Энгельгардт, превосходно зная, что все будет передано по адресу.
Ах, невыносимо! Зачем эта баба орёт так, что телефон представляется вовсе лишним предметом?
– Ах, вона что… Да, дело серьезное. Может, ещё ошиблась? Ну, тогда конечно… Когда того, избавляться-то пойдешь? Танюх, да ты чё, сдурела?! Какое такое «подумаю»? Такое ярмо на шею вешать! Ты, девонька, даже думать не моги, а благодари родную советскую власть. А есть за что! Нашей сестре теперь – не жизнь, а сплошная са-ни-та-ри-я! И бесплатно, и безопасно, и все блестит, сиделочки в крахмальном бегают… Ты так не живала, как мы в твои годы… Бывало как: сунешь луковицу-то куды следует – и ходишь не знаешь, сдохнешь-выживешь. Чего? …Вот, аж не знаешь, зачем луковицу! Хорошо живете, нынешние… А то, что корни она пускает… Если свезёт. Потом и дёрнула ее – вместе с пащенком. Чего ржешь-то, дурища? Нам не до смеху приходилось. Опасно это. Да еще сколько ходить-то с луковицей с этой… А супостат пристает, ты ему, больна, мол… И вправду больна делаешься… Запрещали, да. Супостату чего: знай плоди! Теперь свобода. Свобода да уважение к женским правам.
Несколько мгновений Энгельгардт не мог справиться с удушьем. Отвращение оказалось уж слишком физическим, даже не моральным.
Нож упал на пол, обещая гостя.
Николай Александрович осторожно пытался выровнять дыхание. Нельзя, нельзя умирать, нельзя расслаблять нервов. Вот это мерзостное зверьё – в одном доме с моей женой, с Аней, с Галей, с Леной, с Леной…
Не в гнусностях ужас, ты не поймешь их по неведенью твоему, ужас в самом воздухе, которым ты дышишь…
Дитя под анчаром. Как тебя уберечь от ядовитых его миазмов? …
Осторожно наклонившись, Николай Александрович поднял и положил в раковину нож. Услышанная мерзость словно бы состарила его на год разом. Нет, нельзя. Не дождетесь.
Картошка и готова меж тем. Кот, что ли, уволок прихватку? С разбойника станется.
Три звонка в дверь. Вроде бы никого мы не ждём. Прежде, чем пойти открывать, Николай Александрович перенес сковородку, прихваченную вместо пропавшей ухватки полотенцем, в комнату. Распорядился, чтобы Лена достала тарелки и приборы.
Гнусная баба, уже завершившая свою телефонную беседу, нарочно копошилась в темноте коридора. Подобным манером пролетарское население квартиры обыкновенно достигало двух целей: и демонстрировало, что пренебрегает открывать дверь на «чужие» звонки, и утоляло любопытство. Второе было много худшим злом.