Колдунья
Шрифт:
Я согласилась. Сказала, что буду пить меньше молока, — просто сначала я была очень голодной.
Они повернулись, чтобы уйти. Но рыжеволосый спросил:
— Твое имя?
— Корраг.
— Как?
— Корраг.
— Твое полное имя?
— Просто Корраг. У меня нет другого имени, потому что у меня никогда не было отца.
Он задумался.
— Я Иэн Макдоналд, и у меня есть отец, он глава клана. Это наш арендатор из Ахтриэхтана, у него ты таскала яйца, а это старик Инверригэн — котелок его жены я вижу на твоем очаге. Впредь, сассенах, чтобы никакого воровства. Если ты и вправду хочешь спокойной жизни, мы больше не встретимся.
Они ушли.
Я подумала: «Макдоналд?» И все сжалось у меня в животе. Наверное, глаза мои стали похожи на круги, что идут по воде от брошенного камня, я поднялась на цыпочки и крикнула вслед им:
— А что это за место? Как оно называется?
И когда они уже почти скрылись из виду, Иэн Макдоналд, с бородой, похожей на лисий хвост, и проницательными глазами, закричал, обернувшись:
— Гленко, долина реки Кое! А твоя крыша не выдержит зиму.
Потом они совсем исчезли из виду. Все, что осталось, — это их следы и запах, присущий большинству из них, — а чем еще они могут
Это имя звучало в уханье совы. Ручей, сбегающий по склону недалеко от моей хижины, все время журчал: «Кое». Ветер, шелестящий в деревьях, и заяц, чешущий ухо задней лапой, — я услышала его как-то в сумерках среди берез, — все вокруг шептало: «Глен-Кое, Глен-Кое». И олень, стоящий на скале над моей хижиной, ревел: «Кое!» Его дыхание вырывалось паром.
Страх?
Нет. Я не чувствовала страха. Я очень хорошо знала, что такое страх, — это когда тебя хватает пьяный мужчина или когда ты узнаешь, что ноги твоей матери засеменили по воздуху, а потом повисли неподвижно. Но я не боялась Гленко.
Я говорила о ней своему очагу. Я шептала ему: «Глен-Кое».
Я слышала, как говорят «судьба». Я не люблю этого слова. Думаю, мы делаем собственный выбор. То, как мы проживаем свою жизнь, — это наше дело, и мы не можем полностью надеяться на сны и звезды. Но сны и звезды, наверное, все же могут вести нас. А голос сердца очень силен. Всегда.
Слушайте, вот мой совет. Если я не дам других, возьмите этот. В нем все, что я должна сказать о жизни и о том, как нужно ее прожить, ведь разве моя жизнь не подходит к концу? Голос вашего сердца — это настоящий голос. Легко пренебрегать им, потому что иногда он говорит не то, что нам хочется услышать, призывает рисковать тем, что мы имеем. Но что же это получается за жизнь, если не следовать голосу сердца? Это не настоящая жизнь. И человек, который проживает такую жизнь, — это не настоящий человек.
Просто я так думаю. Не многие думают так же.
Уже поздно, да?
Так темно, что вас почти не видно. Только белый парик и перо из гусиного крыла.
Дорогая Джейн, она говорит о дарах — о том, что мир богат ими и мы должны принимать их, когда встречаем. Для нее такими дарами стали водопад и укромная лощина. Джейн, я чувствую, ко мне тоже пришел дар. Это кузнец с бородой, редкой, как морские водоросли у нашего берега, и почти такой же длинной. Он доброжелателен, как все, кого я встречал в этом городе; он мастер своего дела. Но когда сей человек в фартуке стоял среди искр, мне показалось, что в душе он немного печален. Я упомянул Гленко и резню, и он меланхолично покачал головой.
Но я забегаю вперед.
Его кузница находится примерно в миле от города, да к тому же валил снег, — прогулка получилась долгой. (Я уже писал, как доволен своим сюртуком? У меня не было сюртука лучше, и я с радостью вспоминаю тот день, когда мы с тобой его купили.) Кузня находилась в конце длинной узкой тропинки, она светилась раскаленным заревом; я слышал грохот металла и чуял кисловатый запах дыма и железа. Кто иной на моем месте не устрашился бы? Даже мой коб забеспокоился и прижал уши.
Зато мы с ним согрелись там, среди огня, и тяжкого труда, и животных, но, кроме того, нас обогрело простое и достойное гостеприимство хозяина. Возможно, его не часто посещали гости. В такую погоду у него очень мало работы, об этом он посетовал в доверительной беседе со мной. Чем хуже погода, тем меньше путников, а значит, меньше ломается подков.
Он пожал мне руку и осмотрел коня, похлопывая по крупу. Похвалил его силу и стать, а я сказал, что лошадь принадлежит мне, точнее, Чарльзу Гриффину. (Как же эта ложь растет и ширится, Джейн! Но на то есть причина, и веская.) Оказалось, что все четыре подковы невозможно починить, нужно делать новые. Кроме того, на переднем копыте он обнаружил некий нарост. Я боюсь, что все это обойдется недешево, но не будем говорить о финансовых проблемах сегодня.
Как и Корраг, кузнец — одаренный рассказчик. У него легкий шотландский выговор; полагаю, он еще более смягчился от многолетнего общения с животными; я даже услышал в нем музыкальный тон. Согнувшись и зажав копыто между коленями, кузнец сказал:
— Кажется, я слышал о вас, сэр. Не вы ли тот ирландский джентльмен, что пришел укротить северные кланы?
Я подтвердил, что это я, и он щелкнул языком:
— Все это было весьма печально.
— Вы о чем, сэр? — переспросил я.
— Гленко. — Он посмотрел вверх. — Ужасное злодеяние, совершенное три недели назад. Вы, конечно, слышали об этом?
Я сказал, что знаю лишь малую часть истины:
— Тамошние жители перебиты во сне своими гостями. И не простыми, а солдатами. Возможно, это лишь слухи…
Он вытер руки о фартук:
— Да, совершенно Верно. Слухи ходят. Но с чего бы им не ходить? Этакий грех…
— Грех?
Я подошел ближе. Стоя у крупа коня, у его хвоста, я лучше слышал кузнеца.
— Сэр, — сказал я, — говорят, эти люди заслужили подобную жестокость. — Я выставил вперед руки и добавил: — Но я плохо знаю эти места и еще не успел составить свое мнение…
— Ну, допустим, это был непокорный клан. Воры, бунтовщики. Но, — он поморщился, словно от боли, — солдаты жестоко убивали детей. Маленький мальчик бежал между домами…
— Вы были там?
Ведь он говорил так, будто видел все собственными глазами.
— Нет. Но я подковал лошадь солдата, который там был. На прошлой неделе он приходил ко мне. Славная вороная кобыла — в ней течет хорошая кровь.
— Солдат? Тот самый?
Он покачал головой:
— Их было несколько, но другие остались снаружи, на тропинке; их била дрожь. Лишь капитан зашел сюда. И вот что я вам скажу: на них была кровь, штаны и рубашки в крови. А еще мушкетный порох и торф. О том убитом мальчишке я знаю со слов самого капитана, сэр. Он видел это и был отмечен.
— Отмечен?
Кузнец постучал себя по голове:
— Вот здесь. Он одержим призраками. Его душа в смятении. Похоже, солдаты напуганы.
— Напуганы?
Он выпрямил спину:
— Я говорю вам это, потому что вы не лоулендер. Не скотт. Вы смотрите на нас другими, чужеземными глазами — и я знаю, что вы надеетесь распространить слово Божие в этих диких землях. Так что попомните
«Гленко не отпускает их!» Достойная фраза, не правда ли? Я хотел расспросить его еще, но он сказал:
— У этой скотины дела обстоят похуже, чем я думал. Видите? Это гнойник.
И мы поговорили о лошади и погоде. Когда пришло мне время возвращаться в гостиницу, поднялся буран. Если такое ненастье удручает меня в городе, когда у меня есть оленина, кресло для чтения и очаг, то каково же мне будет в безлюдной долине? В Гленко?
— Мрачное место, — отозвался о ней кузнец, похлопывая лошадь.
Но Корраг считает иначе. Она уверяет, что долина озарена светом.
Так что, жена моя, пора мне ложиться в постель. Что должен я думать об этой резне? Я слышал так много противоречивого. Преступница говорит: убили хороших людей. Другие считают, что хорошие люди очистили мир от скверны. Это в самом деле трудно понять. В чем я чувствую себя уверенным, Джейн, так это в том, что касается Вильгельма, — потому что в долине, без сомнения, побывали его солдаты. А кто приказывает солдатам короля, как не сам король?
Когда я задуваю свечу и натягиваю на себя одеяло, я думаю о той, что сидит в тюремной камере, закопанная в кандалы. Как ей удается не чувствовать такой холод? Она сказала, что стужа ей нипочем. Мол, у каждого из нас есть самая подходящая погода, когда мы превосходно себя чувствуем, и ее время — зима.
Я думаю о нашей погоде — о твоей и моей. Потому что мне кажется, для нас она одинакова. Мы летние создания, бредущие по лесной тропинке, залитой солнцем, среди благоухания, и рядом играют сыновья. По-моему, это были времена величайшего счастья в моей жизни.
Я скучаю по тебе и прошу прощения, потому что знаю: ты сложишь это письмо и будешь одиноко ходить по дому. Я вернусь. Скоро.
II
Кроме того, если привязать разъяренного быка к фиговому дереву, он быстро станет ручным и спокойным.
Итак, Иэн Макдоналд сопровождал вас по дороге домой? Он был в ваших мыслях? Он с волосами цвета лисьего меха — скорее рыжими, чем красными. Его руки и нос были испещрены крапинками того же цвета, и я знаю травы, которые, как говорила моя мать, могут убрать эти отметины. Хотя я не нахожу их уродливыми. Мне кажется, веснушки похожи на пятнышки от солнечных лучей. Крупинки света.
Говорят, он унаследовал все это от отца. До того как его голова стала белой, словно покрытой снежной шапкой, предводитель клана из Гленко — Маклейн, вот как они звали его — был тоже рыжим, будто лис, будто факел. Я думаю, что у них один и тот же нос. И еще мне казалось, что у них одинаковая манера говорить, грубоватая, но не злая. Они не называли меня ведьмой, но предупреждали, что я не должна доставлять им неприятностей.
— Их нам и так хватает, — сказал предводитель.
Но второй сын Маклейна не был похож на них. Во всяком случае, внешне. Говорили, что наружность он унаследовал от матери — те же голубые глаза. И он не так высок, как Иэн, но шире и сильнее, движения у него более порывистые, так что он казался мне выше. Его волосы тоже были рыжими, но не огненными, как у брата, а потемнее. «Как склон холма» — вот что я подумала. Как мокрый осенний склон — старый папоротник, сырой вереск. Я думала о его волосах, когда цеплялась на бегу за ветки или пучки травы. Я произнесла «Аласдер», когда забралась высоко и посмотрела на распростершуюся под ногами долину темных оттенков красного и коричневого.
Я вижу, ваши туфли намокли.
Наступает оттепель? Слабая, да? Мне показалось, что она началась, потому что, когда я вспоминала их прошлой ночью, когда думала об их пледах [16] и запахе мокрой шерсти, я слышала кап-кап.
Коли так, я должна говорить.
О Макдоналдах, что жили там. О долине и о ногах, что топтали ее. Многих нет уже, они мертвы, так что я должна говорить о них. Это не оживит их, но хотя бы сделает менее мертвыми.
16
Плед— часть национального костюма шотландского горца, состоящая из длинного куска клетчатой шерстяной ткани, который определенным образом укладывается складками вокруг талии, а затем перекидывается через левое плечо.
Иэн сказал мне:
— Никто из людей, родившихся вне долины, не может по-настоящему познать ее.
Я встретила его на берегу реки вскоре после того, как пришла осень и начали опадать листья. Он щурился, когда говорил, потому что солнечный свет был слабым. Я видела морщины на его лице, старые шрамы.
— И даже ты.
Но у меня получилось. Я узнала ее. Со временем я научилась узнавать очертания каждой горы на фоне неба и изучила их цвета. Я взбиралась на них с подвязанными юбками. Там, где были оленьи тропы, я держалась их и ложилась, если находила оленьи лежки. Я выучила песни ее ветров. Запомнила ее травы.
— Я уже ее знаю, — сказала я ему.
Это было дерзко.
Он покачал головой, повернулся:
— Будь осторожна. Я не стану дважды повторять.
Осторожна? Но таковы от природы все женщины, этим они отличаются от других. Я была осторожна. Знала, что должна быть такой, потому что дикие земли немилосердны к тем, кто думает, что там легко жить. В Торнибёрнбэнке старик Бин стал добычей пронзительного зимнего ветра или пары лис, потому что прогулки по лесу превратились для него в обыденное дело. В Хайленде скалы таили в себе опасность. Многие ущелья были обманчивы. Они привлекали внимание и были похожи на проходы в другие долины, потому что там были ручьи или березы, и путники плутали, но то были глупые люди. Многие ущелья ведут только к скале. Или, еще хуже, они не ведут ни к какой скале, а лишь к обрыву и туману. Я чуть было не сорвалась с обрыва в туман. Карабкалась по склону над своей хижиной, напевая под нос, и сорвалась, но меня спасла береза. Сыпались камешки, а я держалась за ветку и далеко-далеко внизу видела крышу из тростника, мха и камней. Я была благодарна той березе. Я прижалась к ее коре, вдохнула запах. Я навсегда запомнила ее. Береза спасла мне жизнь.