Колесница Джагарнаута
Шрифт:
Следи за языком
голову сбережешь.
Сократи слова
жизнь удлинишь.
И кидал свирепый взгляд.
По мере того как небо и горы потухали на западе и юге, драконы туманов выползали из-за вершин Копетдага, а с севера из пустыни поднималась стена тьмы. Над головой алые и черные краски на палитре небосвода сталкивались, перемешивались. Ветер перепутывал струи горячие с холодными. И те и другие несли песок, коловший лицо и хрустевший на зубах.
Сквозь хаос красок, летящего песка и прорывавшихся из-за гор колючих лучей солнца виднелись темные с ало-золотистыми каемками плоские крыши аула Мурче. Странного, не похожего на другие туркменские аулы Атекского оазиса, вытянувшегося узкой полосой у подножия хребта.
Крепкие,
– Нехороший аул, плохой народ в ауле Мурче. Слишком близко от границы. Через горы махнул - вот вам и Хорасан. В горах тысяча дорожек, и каждая для калтаманов и кочакчей. Поостеречься надо хорошим людям, едущим в аул Мурче. Поверьте мне. Сердце хорошего человека покрыто, словно раскрывшийся тюльпан, черными пятнами от уколов жизни...
Очень не хотел ехать Аббас Кули в аул Мурче, отговаривал, предупреждал. И начальнику экспедиции Алексею Ивановичу пришлось даже строго указать ему: "Не мутите воду, Аббас Кули. Мурче на нашем маршруте, и мы туда поедем". Начальник тоже чувствовал себя не слишком спокойно. Близость границы, смутные слухи о появившихся в Атеке калтаманах вызывали беспокойство. Но работа не ждала. Изучение источников и кяризов - мирное дело, и туркмены, изголодавшиеся по воде, принимали экспедицию с душевным гостеприимством, величая всех работников экспедиции "анжинирами", а Алексея Ивановича - даже "великим анжиниром", выделяли для переездов из аула в аул лучших коней, отводили для стоянок самые лучшие юрты, устланные текинскими коврами, устраивали обильные угощения, стараясь превратить путешествие ирригационных отрядов в увеселительную прогулку.
Но работать приходилось и днем и ночью - поджимали сроки. А вооруженные с ног до головы джигиты, сопровождавшие работников экспедиции при переездах из аула в аул, внушали непрошеные мысли, что все не так мирно-розово, что совсем близко за рубежом притаился Джунаидхан и что тоже совсем близко находится Мешхед, где имеется некое иностранное консульство с неким консулом, весьма "вредной", по мнению Алексея Ивановича, личностью.
Именно консул был заводилой водных пограничных конфликтов на всем протяжении гигантской Туркмено-Персидской границы. Воду перекрывали в речках, лишая советских дехкан возможности поливать посевы, страдающие и погибающие от засухи. Именно господин консул держал в своей руке все нити диверсий, шпионажа и контрабандной торговли на границе.
Имея такого неприятного соседа, невольно начинаешь тревожиться. По некоторым обстоятельствам жизни Алексею Ивановичу приходилось в свое время уже сталкиваться с сотрудниками консульства и даже с самим консулом. Алексей Иванович, ныне мирный ирригационный инженер, "великий анжинир", призванный заниматься самой мирной и гуманной в мире профессией изыскивать трассы оросительных систем и строить каналы и арыки для орошения безводных земель, в недавнем прошлом совсем в другом качестве причинял много беспокойства и неприятностей господам из мешхедского консульства и, по точным данным, находился даже теперь под неустанным наблюдением Мешхеда. Нельзя сказать с уверенностью, что тут играли роль соображения мстительного характера. Но во всяком случае, безусловно, консул помнил ту роль, которую Алексей Иванович сыграл в разгроме Красной Армией сипаев под станцией Душак. Было что припомнить господину консулу и о Восточной Бухаре... Словом, у Алексея Ивановича с той поры, как он возглавил экспедицию, не проходило
Его уже предупреждали об этом и даже предлагали перейти на работу в Средазводхоз в Ташкент. Но жажда путешествий обуревала его. Он испытывал отвращение к кабинетной работе. Алексей Иванович считался прекрасным специалистом, за годы гражданской войны он к тому же стал знатоком местных условий, знал отлично языки, завязывал теснейшие связи с населением, завоевал непререкаемый авторитет. Просьбу его уважили и не стали переводить в Ташкент.
Недавно он получил новое недвусмысленное предупреждение. Когда он принимал на работу проводником Аббаса Кули в качестве знатока пограничной полосы и переводчика, тот бросил странную фразу: "Рафик начальник! Товарищ начальник! Когда мы ходили паломником в Мешхед к Золотому Куполу, мы услышали от людей, что в Закаспии есть Великий анжинир, который знает, как достать воду из земли. В Мешхеде все знают про Великого анжинира, который раньше был великим воином Востока".
Наверняка Аббас Кули подхалимничал, пытался улестить начальника. При всех своих знаниях, опытности, прочих прекрасных качествах Аббас Кули имел слишком мало шансов попасть в экспедицию.
Он пришел горделивый, заносчивый, знающий себе цену. Он красовался своей каракулевой, бронзоцветной шапочкой, своими великолепными усами. А надменный прикус губ говорил, что не он нанимается, а его удостаиваются нанять.
И вдруг он сделал несчастное лицо, весь дернулся и ринулся - даже напугал - целовать руки Алексею Ивановичу. Да так неожиданно, что тот не успел их отдернуть. И тут словно озарение нашло: "Да ведь ты, Аббас!"
Поразительная встреча! Аббас - давно это было, - тогда совсем еще мальчишка, краснощекий, нежный, по-детски пухлый, вертелся под ногами и все пытался заглянуть под палас на трупы, лежавшие у стены хлева.
"Это я! Это я, - бормотал Аббас Кули, все еще ловя руки комбрига, это я, командир. Еще ты позволил мне погулять по кишлаку в шапке со звездой. Это ты, командир, благодетель, отвел железной рукой смерть от нашей семьи, от отца и матушки. Увы, мой брат! Увы, брат мой Джаффар, увы! Жизнь его тогда кончилась. И стреляли в небо тогда. Товарищ начальник, товарищ командир, это вы спасли тогда семью старого нуратинского, уважаемого кяризчи от кровавых рук басмачей. Ты мне больше чем отец теперь, командир!"
Трудно было узнать в этом оливково-загорелом усаче с кустистыми бровями круглощекого подростка из Нураты. Надо было напрячь память, вернуться мысленно в прошлое, в огневые годы гражданской войны. И сколько было тогда пылающих дымным пламенем скирдов хлеба на плоских крышах, сколько скачущих в облаках пыли и песка конников, сколько стонущих, скрипящих зубами, окровавленных, сжимающих слабеющими пальцами края рубленых страшных ран! Сквозь красную пелену - тогда комбригу тоже рассекли лицо - виделся, как сейчас, корчащийся в пыли красавец боец, так похожий на Аббаса Кули. Усы его были в крови и пене - больно, тяжело умирал боец.
"Брат мой был Джаффар - красноармеец. За него, за то, что Джаффар пошел добровольцем, Абдукагар-курбаши поклялся истребить самое семя нашего рода нуратинских кяризчи. Мой отец, кяризчи в Нурате, и сейчас копает, благословляя Алексея-ага, вырвавшего из лап смерти моего отца, мою мать, моих братцев.
Увы, нет уже лишь брата моего Джаффара. И своим мечом ты, Алексей-ага, спас от позора моих сестер, порубил головы проклятым насильникам, убийцам. Алексей-ага, начальник, ты спаситель моего семейства!" - И он с жаром принимался вновь и вновь ловить руки комбрига.
– "А рук лизать нечего. Ты в рабском состоянии, что ли, друг? Ну и вымахал ты! Косая сажень в плечах!" - "А мы в зурхане в Мешхеде чемпион", - наивно похвастался, весь сияя, Аббас Кули и давай подкручивать и раскручивать жгуты усов.