Колька и Наташа
Шрифт:
Глава 18. Накануне именин
На следующий день к ним забежал Глеб Костюченко. От его крупной, крепко сколоченной фигуры, широких, размашистых движений и громкого голоса в комнате сразу стало тесно и шумно. Он много шутил, щекотал отбивавшихся Кольку и Наташу.
— Мария Ивановна, — говорил он, — ну и дали мы им.
— Кому?
— А вы разве ничего не слыхали? Ай-ай-ай, какая отсталость! Наши вышибли белопогонников из Губовки и Барановки. Всыпали им… Солидные трофеи: орудия, пулеметы, винтовки.
Рассказывая, Глеб сиял так, словно сам участвовал в разгроме белобандитов.
Наташа затеребила его за рукав бушлата.
— Расскажите, дядя Глеб, расскажите стихи.
— Наташа, понежнее, последний бушлатишко разорвешь, в тельняшке оставишь, — отбивался от нее Глеб Дмитриевич. — Мария Ивановна, умоляю, защитите меня от нее.
Мария Ивановна с напускным огорчением всплеснула руками:
— Не обижай, доченька, моряка, не обижай, милая, он у нас слабенький, хиленький, маленький — полкомнаты занял.
Все дружно рассмеялись, а громче всех — Глеб.
Наконец Костюченко многозначительно прищурился и вытащил из кармана газету:
— Слушать меня, только чур не перебивать, а то собьюсь с курса.
— Не будем! — закричали Колька и Наташа.
— Отставить. Начинаю:
Французам и британцам, И всем американцам, Душителям Руси, За пушки, пулеметы, Винтовки, самолеты — Огромное мерси! Что новое сраженье, То новое снабженье. Военного добра — Высокая гора! Спасибо вам, бароны, За ружья и патроны, Снабжай через беляка Армейца-храбреца.Дети развеселились, Наташа громко распевала: «Спасибо вам, бароны, за ружья и патроны…»
Глеб поднял руку:
— Концерт окончен! — сунув Марии Ивановне небольшой пакет с рыбой, Глеб Дмитриевич поздравил ее с днем рождения, напомнил ребятам, чтобы завтра с утра явились на Волгу на распиловку дров и ушел…
Еще вечером Наташа и Колька договорились написать Марии Ивановне поздравительное письмо. И теперь, улучив минуту, когда она вышла, сели за стол.
— А как же начнем? — спросила Наташа, очищая бумажкой перо. — Только не думай долго, а то мама придет.
— Как же не думать? — говорил Коля, мучительно ища первые слова. — Как начать?
Они посмотрели друг на друга и погрузились в размышления.
— Вот что, — предложил через некоторое время Колька, — давай так…
— Знаю, знаю, — закричала Наташа, — подожди, я сама, я первая скажу, да. Слушай… «Дорогая наша мама»… писать?
— Нет, — решительно пережил Колька. — Лучше будет как оно по правде, пиши: «Дорогая мама и тетя Маша…» Согласна?
Наташа кивнула головой.
— Тогда пиши… Ну, что ты так медленно, — Колька торопил Наташу, боясь, что все мысли вылетят у него из головы. К тому же каждую минуту могла зайти Мария Ивановна. — Ну, скоро?
— Да что ты привязался? Садись сам пиши. Строчит, как швейная машинка, а я поспевай. Видишь, стараюсь, буквы покрасивее вывожу, ну, смотри, видишь, да?
— Причем тут швейная машина? — с обидой отодвинулся от нее Колька. — Я тоже хочу, чтобы лучше получилось.
Он загрустил. Нет его матери. Ее дня рождения уже не праздновать. Они всегда отмечали это событие. Последний раз Колька принес ей сирень. Мать прижала к лицу цветы, вдыхала их аромат и гладила по голове Кольку. «Милый ты мой», — несколько раз повторила она.
По Колькиному лицу Наташа догадалась о его настроении. Она мягко коснулась его руки.
— Ну, давай… Я поспею, можешь говорить быстро-быстро, как пулемет.
Они написали:
— «Дорогая мама и тетя Маша! Сегодня вам исполнилось пятьдесят лет. Мы любим вас и желаем много-много счастья!»
Поставили свои подписи. Сперва Наташа, а затем Колька. По нескольку раз перечитали написанное, остались довольны.
— Хорошо, — сказала Наташа.
— Ничего не скажешь, — согласился Колька.
Особенно понравился конец письма, то место, где говорилось: «желаем много-много счастья».
После полудня пришла Мария Ивановна, прочитала лежавшее на комоде письмо, украшенное по бокам цветами, нарисованными Наташей, прижала к себе ребят и крепко расцеловала их. Наташа застеснялась:
— Ну что ты, мама, ну что ты!
— Дурочка ты, Наток. Дурочка еще.
Мария Ивановна выбрала самый лучший кусок вареной рыбы, положила на плоскую эмалированную тарелку, прикрыла белоснежным полотенцем и, захватив, как всегда, стакан чаю и ломтик хлеба, пошла наверх.
Наташа открыла ей дверь.
— Можно, я пойду с вами, — спросил Колька. Ему хотелось увидеть Андрея Ивановича.
— Сама управлюсь, — ответила Мария Ивановна.
У дверей кабинета Острова ее задержал белобрысый, с детскими пухлыми губами дежурный, лет восемнадцати. Он строго сказал:
— Нельзя. Занят. Слышишь, как шумят там.
Мария Ивановна нахмурилась.
— Неразумное болтаешь. Человека кормить собрались, а он «нельзя», — и, властным движением руки отодвинув часового, бесшумно вошла в кабинет.
Кроме Острова, там находилось еще трое: двое — крестьяне, а третий — военный. Они стояли у вороха одежды, сваленной на пол, и о чем-то горячо спорили.
Приземистый, с черной окладистой бородкой и строгими голубыми глазами крестьянин, обижаясь на военного, искал поддержки у Острова.