Колька
Шрифт:
На кровати, скорчившись в странной неестественной позе, прижимая к животу руки и согнутые в коленях худые, покрытые черными волосами ноги, отвернувшись лицом к стене, лежал Мирон Алексеевич. Он был в большой белой рубахе и черных трусах.
Больше в комнате никого не было.
Время тянулось очень медленно. Мирон Алексеевич лежал неподвижно, будто большой, вытянутой формы камень.
Колька почувствовал, что его сердце сжимается от ужаса, подбородок задрожал, а где-то внутри появилось противное тошнотворное ощущение.
– Он мертвый, – едва слышно и почти нечленораздельно прошептал Ваня.
От этих слов перед глазами Кольки всё помутнело и поплыло, и он прислонился к косяку, чтобы не упасть. В следующую минуту раздался тягучий, монотонный, терзающий нервы скрип, голова лесника приподнялась над постелью, и
– Уйди! Сгинь, дьявол! Не трожь меня, кровопийца!
В возбуждении он стал нервно шарить рукой по столу, стараясь нащупать стакан, чтобы, по-видимому, запустить им по тому, что казалось ему дьяволом.
Ваня и Колька, заметно вздрогнув, попятились и в следующую секунду бросились убегать. Они выпрыгнули в открытое окно и без промедления рванули со двора лесничего. Добежав до других домов, они остановились и перевели дух.
– Ты думаешь, его действительно кто-то хотел убить? – делая частые вдохи, спросил Колька.
– Нет, скорее, он просто тронулся умом, и теперь ему мерещатся дьявол, кровопийцы, убийцы и всякие чудовища, наверное, – Ваня тоже был порядком потрясен и выглядел всклокоченным и обескураженным.
– А что если ему не померещилось? – сомневался Колька.
– Там же никого больше не было! Хотя, мы и не искали. Может, в другой комнате кто-то прятался? Или он успел выскочить, пока мы у двери были?
Они повернулись одновременно один к другому, и их взгляды встретились.
– Рассказать кому-нибудь? В школе, учителю или директору, – предложил Колька.
– Поверят ли? Скажут, померещилось нам или что мы всё это выдумали.
Некоторое время они шли молча, раздумывая над происшедшим, потом Ваня сказал:
– А ведь следов других под окном не было видно.
– Может, лесник правда просто с ума сбрендил, вот и вопил как ненормальный.
– Одичал он совсем в одиночестве, – согласился Ваня, – как на необитаемом острове живет. Ленька умом слабый, и батя его тоже, вместе с ним, тронулся. Жалко его.
5
Дело, задуманное Колькой, требовало, безусловно, аккуратности и хорошего настроя, такого настроя, чтобы терпение и старание позволяли бы делать всё, как требуется, без спешки и главное – без нервного раздражения, которое может сбить с толку и испортить работу. Колька не столько понимал, сколько чувствовал эту необходимость, но он чувствовал также и то, признаваясь себе в этом с полной откровенностью, что сохранять спокойствие во время трудного дела – это задача весьма непростая. Надо было обязательно вспомнить всё, что говорил отец, и подготовиться надо, ведь его сейчас нет рядом и некому подсказывать и помогать, поправляя и направляя Колькины руки.
Колька выбрал тот момент, когда домашние уроки были уже выполнены, мать ушла на ферму, а бабушка тоже была чем-то очень занята по хозяйству. Он как обычно тихонько проскользнул в мастерскую, разыскал в шкафчике с материалами небольшой брусок столярного клея, плюхнул его на специальную металлическую плошку, служившую клеянкой, налил воду в клей и нижнюю часть клеянки и стал разогревать ее на огне. Фитиль горел ровно, без резких сполохов, ярким желтым огоньком. Клеевой брусок в разогретой воде растопился и стал похожим на желе. Теперь наступил очень важный момент. Колька нашел среди деревянных брусков маленькую палочку наподобие обломанного карандаша и опустил ее одним концом в клей. Вынув ее, он стал ждать, внимательно присматриваясь к стекающей жиже. Та потекла вязкой тягучей непрерывной массой. Колька, решив, что клей подходящий, снял клеянку с огня и перенес ее к столику, поставил на подставку. Он затушил огонь, накрыв фитиль специальной крышечкой, вдохнул слегка едкий запах дымового облачка и чихнул. Ему не терпелось приступить к делу, но вместе с тем он чувствовал тот волнующий озноб, ту отчаянную дрожь в пальцах, порождаемую осознанием навалившейся на него ответственности оттого, что ему придется всё делать самостоятельно и некому будет ему подсказывать и исправлять оплошности.
«Всё должен сделать я сам! – повторял мысленно самому себе Колька, потирая лоб и сосредоточенно глядя на пластинки шпона, разложенные на верстаке. – Но это нужно сделать, обязательно нужно сделать красиво, тогда папа непременно вернется с войны». Колька готов был лелеять эту мысль без устали, словно это было волшебное заклинание.
Колька осторожно взял в руки нужную пластинку, которая должна была продолжить рисунок. Он погладил ее пальцами, повертел в руках. Мореная пластинка отливала приятным зеленовато-серым оттенком. Колька поднес пластинку к носу, вдохнул ее запах, вспомнил, как отец шлифовал пластинки наждаком и тканью, а потом обрабатывал их морилкой, подбирая оттенок. Кольке нравилось наблюдать процесс морения, напоминавший ему волшебство. Пластинки, имевшие первоначально обычный древесный оттенок, после морения становились непохожими одна на другую, приобретали нечто свое оригинальное и необыкновенное, словно личико появлялось у пластинки и она «оживала».
Воспоминания Кольку успокоили и даже придали ему сил и вдохновили. Он аккуратно, как показывал ему отец, нанес на пластинку тонкий слой клея, выждал немного и неторопливым движением, затаив дыхание, поднес пластинку к нужному месту и затем, как мог увереннее, стараясь подавить дрожь в пальцах, прижал пластинку к основе. Он старался, чтобы она легла, плотно прилегая к соседним пластинкам, но, тем не менее, остался малюсенький зазор, который он увидел, когда убрал от пластинки руки. Зазор был лишним и сразу же Кольку расстроил, отчего он заметно заволновался и даже разозлился на самого себя. «Вот почему же сразу получилась ошибка? – досадливо огрызнулся он в мыслях на самого себя. – Ведь хотел же, чтобы хорошо выходило!» Некоторое время он сосредоточенно взирал на ненужный зазор, будто хотел затереть его своим взглядом, но затем, сообразив, что тянуть время бесполезно, он взял следующую пластинку. В этот момент Колька делал всё сознательно и на совесть: нанеся клей, он поднес пластинку к основе еще аккуратнее и старательнее, чем в предыдущий раз, приготовился, прицелился и прижал маленький кусочек шпона к столешнице. Медленно он убрал руки и окинул робким взглядом свою работу. Теперь получилось так, что пластинка оказалась немного повернута в сторону. Противная досада сразу же захлестнула Кольку и взорвала его чувства. Он сжал ладони в кулаки, а губы его нервно задрожали. «Да что же это такое? Я же стараюсь что есть сил, а получается сикось-накось!» Кольке захотелось закричать и стукнуть кулаком по пластинке, которая легла неровно. Он уже занес вверх руку, но в то же мгновение, словно вспышкой озарения, увидел образ отца. Много раз он видел его, корпевшим над верстаком, занятым каким-то кропотливым делом. Бывало, отец напряженно дышал и быстрым коротким движением смахивал капли пота со лба, что-то неразборчиво нашептывал и закусывал тонкие бледные губы. Но никогда он не срывал свой гнев на изделии или инструментах. Колька замер как окаменевший, склонив голову над сделанной работой. Он засопел носом и заревел, но занесенную руку опустил медленно, не коснувшись столика.
Прошло минут пять неподвижного созерцания сделанного и мысленных терзаний, затем Колька, просидевший всё это время на полу, вскочил на ноги, убрал клеянку в шкаф, погасил лампу и тихо вышел из мастерской. Проходя через гостиную, он заметил свое отражение в зеркале. На его лице запечатлелось печально-подавленное настроение, кожа синевато-серого оттенка казалась покрытой мелкими песчинками, будто шел он долго по пыльной степной дороге. Взгляд карих глаз был отрешенным и растерянным, каким смотрят вокруг себя на необыкновенные предметы, оказавшись в чужом и незнакомом месте. Колька наморщил лицо, а из прищуренных глаз вытекли слезинки. Он порывисто провел ладонями рук по лицу, растирая их.