Колодец в небо

Афанасьева Елена

Завоевание это сидело теперь в стильно, явно Маринкиными усилиями и стараниями отремонтированной кухне-гостиной и, разливая по стопкам явно не первую порцию виски, рассказывало бородатый анекдот:

– Иудеи сорок лет ходили по пустыне. Дошли наконец до Красного моря. Стоят на берегу и не знают, как море перейти. Рядом появляется политтехнолог и говорит: «Ударь посохом по морю, море и расступится!» – «А если не расступится?» – сомневается апостол Павел. «Расступится – не расступится, не знаю, но главу в Ветхом Завете гарантирую!»

Из чего следовало, что не первый час, пока мы даже с мигалками пробирались по занесенной снегом и

забитой пробками столице, речь здесь шла не о потерянном и чудесным образом обретенном сыне, а снова о Максе любимом. И о его любимом коньке – политтехнологии. Коньке некогда резвом, но нынче все чаще вынужденном тащить свою пиар-телегу по ставшей наклонной плоскостью вертикали власти, что превратило бедное животное в доходягу, готового в любой момент испустить дух.

Прямые губернаторские и прочие выборы – главную конягину кормушку – вот-вот должны были прикрыть, и Макс теперь явно желал заполучить себе в клиенты пусть и бывшего, но все-таки олигарха.

– Ты не понимаешь! – восклицал политтехнолог, успевший в мое отсутствие перейти с Оленевым на «ты». – Ты не понимаешь, что может сделать хороший политтехнолог! Все! Он может все! Все! Абсолютно. И так было во все века! Думаешь, политтехнологии – изобретение последнего времени?

Лешка ничего о политтехнологии не думал, а если и думал, то обсуждать это с Максом не собирался. Но Максу собеседник и не требовался. Ему требовался потребитель его словесной лавины.

– У каждого великого правителя – от фараонов и наполеонов до нынешних президентов – свои великие политтехнологи. Их основная миссия – легендировать, создавать легенды, сказки, которые внедрять в сознание масс. Каждый великий правитель – это легенда, созданная его легендатором!

– И Клеопатра легенда? – осторожно поинтересовалась у собственного мужа Маринка.

– Клеопатра в первую очередь легенда! Кто знает наверняка, хороша была та баба или так себе. А ночи ее ценой жизни покупали! Что, другую бабу, чтобы потрахаться, найти не могли?! Могли, уверяю вас, и получше, чем та Клеопатра! И кто как не политтехнолог мог так взвинтить цену на обычный секс!

– Я свои ночи ни продавать, ни покупать не собираюсь, – усмехнулся Лешка.

– И не надо! Тебе легендатор для сотворения иной легенды требуется. Легенды о тихом и безвредном для власти Алексее Оленеве. Грамотный ход сейчас снимет все твои вопросы! Ты нанимаешь нас, и мы тебе быстренько все организуем! – подбивал клинья под выгодного клиента Макс.

– Что организуете? – не поняла я. – Кадровый состав генпрокуратуры поменяете? Басманный суд расформируете? Или еще выше чистку произведете? Мозги всей власти разом перепрограммируете, чтоб нелюбимые подследственные олигархи в любимых честных предпринимателей превратились?!

Макс посмотрел на меня с явным недоумением. В этом доме женщины были лишены права голоса. По крайней мере строгая ко всем своим пациенткам Маринка, перед которой и я, и другие мои соратницы по беременности испытывали в клинике трепетное преклонение, здесь лишь беззвучно благоговела перед своим богом пиара.

– Какая чистка? Какая генпрокуратура? Мы будем играть на опережение! – все более входил в раж Макс. – Чего все ждут от выпущенного из тюряги олигарха? Критики властей. Или страшилок про то, как тяжко в Бутырке сидеть было. Народ истомился без подробностей – как кормили, кого подсаживали, не насиловали ли? А те…

Макс многозначительно потыкал пальцем вверх. Я с ужасом перевела взгляд с Лешки, которого этот бессмысленный разговор порядком достал, на Лану. Мы с ней так долго план моральной реабилитации Оленева разрабатывали, ключики подбирали, чтобы замкнувшуюся Лешкину душу отпереть, а этот политпиаровский костоправ вперся, как мясник со своим топором в операционную офтальмолога.

Но мясник, привыкший к своим мясницким методам воздействия на народное сознание, не замечая ни Ланкиных знаков, ни моего брезгливого выражения лица, пропустив очередную стопку, все продолжал тыкать пальцем вверх.

– …они тот же народ, только верхняя его часть. И логика мышления – если им там есть чем мыслить – у них тоже народная. Они же ждут от тебя знака – попрешь против них, уроют, дашь знак, что готов к переговорам об условиях почетной реабилитации…

– …все равно уроют, – закончила за политтехнолога я. Макс окинул меня не самым доброжелательным взглядом, типа «Бабам – молчать!». И Лана, дабы предотвратить назревавший в доме подруги скандал и не дать завершиться полной блокировке Оленева, вступила в разговор.

– Максим имеет в виду, что от вас ждут высказываний. А не дождавшись, начинают их домысливать. А вам нужно, чтоб за вас домысливали и домысленное не в вашу пользу интерпретировали? Не нужно. Следовательно, выгоднее играть на опережение.

– Ага! Прессуху забабахать! – снова вылез вперед Макс, но Лана, понимая, что сейчас мы окончательно теряем шанс в дальнейшем помочь Лешке, снова тактично задвинула мужа подруги на план задний.

– Может, и пресс-конференцию провести, – Лана перевела на нормальный язык все, что сказал Макс. – Все ждут от Алексея Оленева ответных действий, критики властей. И, не обнаруживая этих действий с вашей стороны, начинают нервничать и пущие каверзы придумывать. Это нервное ожидание лучше прервать и их болезненное любопытство удовлетворить: в тюрьме не насиловали, сокамерники не стучали, кормили сносно, похудел на десять килограмм, но нахожусь в отличной форме, и с удовольствие дышу свежим воздухом и ем жареную картошку… Все. Общественный интерес переведен в иную плоскость. И там… – Лана, как и Макс, указала пальцем вверх, – успокоятся, что удара из-за угла от Оленева ждать не стоит. Расслабятся чуток… Быть может…

Лешка молчал. Не столь уперто, как днем у меня дома. Теперь он как-то иронично молчал. Лана, понимая, что вся старательно выработанная нами тактика рушится из-за павлиньего желания Макса покрасоваться, решила играть в открытую.

– Важно проговорить вслух еще несколько моментов. Вы появляетесь перед публикой и говорите: «Все, что происходит в жизни с человеком, – это опыт. Жить нужно для того, чтобы совершать ошибки. У каждого есть право на ошибки, вопрос в их цене…» И еще надо сказать, что за пятнадцать лет такой работы, когда каждый день приходится принимать решения, которые находятся на грани трагедии, человек реально изнашивается и может захотеть…

Но договорить, что именно может захотеть человек, Лана не успела. Из комнаты босиком прибежал рыдающий Игорек, которому приснился страшный сон. Видно, несколько часов похищения пусть и с доброй на вид тетей, не прошли для мальчика даром. Мы вдвоем – Маринка и я – кинулись успокаивать малыша. Лана нас остановила.

– Пусть порыдает! Выплачется, и с этим плачем выбросит из себя попавший в него страх. – Лана смотрела на Игорька не глазами доброй, бесконечно любящей его подруги его матери, а глазами психолога. – Иначе страх загонится в подсознание и будет мучить его всю жизнь. Лучше раз и навсегда отбояться в детстве, чем потом бояться собственного страха всю жизнь.